Эта страничка – попытка собрать в одном файле т.н. «белогвардейские песни», начиная от набившего уже оскомину «Поручика Голицына» и заканчивая совсем уж неизвестными образцами народного творчества. Некоторые из этих песен были весьма популярны в СССР в 70-80-е, сейчас интерес к этой тематике немного снизился, в силу разных причин.
Как это ни парадоксально звучит, большинство этих песен – т.н. «новоделы». До 1960-х гг их просто не существовало. Интерес к «белогвардейской» тематике возник в обществе со второй половины 1960-х, с появлением фильмов типа «Адьютант его превосходительства», «Служили два товарища», «Новые приключения неуловимых» и других, в которых едва ли не впервые белые офицеры были показаны не воплощением Сатаны, но обычными людьми, с присущими людям хорошими и плохими чертами. Не то чтобы диссиденство было распространено в СССР повсеместно, но в пику набившей оскомину «красной» пропаганде, в обществе довольно быстро возникла стихийная мода на золотые погоны, аксельбанты, словоерсы, обращения типа «господа!», у каждого второго, если не первого обнаружились предки-дворяне и прочая и прочая и прочая. Дабы не быть голословным приведу несколько цитат.
На первое подтверждение в своё время случайно наткнулся у Василия Аксёнова в книге «В поисках грустного бэби» (М., 1992, с.193): «Так называемая романтика революциик возрасту юности нашего поколения (сам Аксенов 1932 г.р. – прим. авт.) почти уже испарилась. Звучит неправдоподобно, но уже начала возникать «романтика контрреволюции», глаза молодёжи стали задерживаться на образе офицера-добровольца». Историк Сергей Волков в серьезной научной работе "Трагедия русского офицерства" пишет следующее: "В 70-х годах благожелательные отзывы о русских офицерах стали обычными, но допускались только в трех аспектах. Во-первых, в связи с научной и культурной деятельностью конкретных лиц не возбранялось упоминать о наличии у них до революции офицерских чинов. Во-вторых, в связи со службой в Красной армии. В-третьих, как и раньше, допускались благожелательное отношение к офицерам более отдаленных периодов истории. Столетний юбилей освобождения Болгарии, а равно и 500 лет Куликовской битвы послужили дополнительным фоном к оживившемуся в это время интересу к некоторым внешним чертам русской армии (помимо порожденных юбилеями череды статей, заметок и художественных произведений, в эти годы на парадной форме появились аксельбанты, было введено звание "прапорщик" - хотя и для обозначения совершенно другого явления, но, как подчеркивалось, взятое "из традиций русской армии", на военных концертах стали звучать старые солдатские песни, а также песня об "офицерских династиях", и т.п.). Что касается белых офицеров, то долгие годы единственным широко известным произведением, содержавшим их положительные образы, были булгаковские "Дни Турбиных". В 70-е годы, помимо издания булгаковской же "Белой гвардии", появились два телесериала, один из которых ("Адъютант Его превосходительства") был совершенно необычен по число положительных образов белых офицеров при минимальном числе отрицательных, а в другом (новая версия "Хождений по мукам") вполне симпатично показаны белые вожди и картины "Ледяного похода", что, помимо воли авторов, работало на изменение привычного стереотипа."
Волкова поддерживает публицист Денис Горелов в статье «Кто на самом деле выиграл Гражданскую войну» («Известия», март 2003) пишет: «...контрабандная героизация синих гусар с гитарами шла с самого конца 60-х: двадцатикратное переписывание красной истории войны, тройная классовая фильтрация победителей, непристойная грызня реабилитированных потомков из элитных домов на Грановского и Серафимовича открыла дорогу цельному и монолитному белому мифу с поклонами, присягой, снами о России и романсами промотавшихся изгнанников. Пошли по рукам ксерокопии Гумилева, потянулись выездные плакальщики на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа, еврейские шансонье вместо песен про красных казаков стали сочинять баллады про господ офицеров. Несмотря на откровенный гимн революционному очищению элиты, трилогия "Хождение по мукам" в лучших домах 60-70-х читалась как плач по непорочной России, потоптанной хамом-комиссаром.»
Данные настроения не могли не отразиться в культуре городского романса (чем по сути «белогвардейские» песни и являются). Забавно, что такая любовь к белой гвардии прокатилась не только по советским интеллигентским кругам, но и по советской эмиграции третьей волны. Ресторанные певцы на Брайтон-Бич очень чутко уловили настроение публики и моментально включили в репертуар песни на эту тему (была и еще одна причина: как известно за третьей волной эмигрантов из СССР закрепилось не очень-то лестное прозвище «колбасной эмиграции» и эмигранты третьей волны хотели посредством этих песен, так сказать, «легимитизировать» себя, протянуть «связующий мост поколений» между первой волной и собой и почувствовать себя ея преемниками, которые подобно предшественникам были вынуждены покинуть поруганную родину. Что не умаляет того факта, что в третьей волне было много достойных людей, которых обстоятельства действительно вынудили уехать из страны.) Когда в брайтонских ресторанах после третьей или четвертой рюмки, под курочку в маслице раздавались возгласы с характерным грассированием: «Пгодали Госсию!», то ничего кроме улыбки (если не говорить о недоумении) это вызвать не могло. Особенно если учесть тот факт, что белая армия, интернационализмом никак не страдавшая, вешала и рубала предков этих самых эмигрантов в Жмеринках и Бердичеве. Процитирую Горелова ещё раз: «...если кто помнит, как вела себя Добрармия на «освобожденных» территориях. Как фашистские оккупанты она там себя вела; вопросы с евреями, коммунистами, бабами и имуществом гражданского населения решались абсолютно идентичным способом».
Данный факт едко подметил поэт Наум Сагаловский:

Красиво живу я. Сижу в ресторане -
Балык, помидоры, грибочки, икра,
А рядом со мною - сплошные дворяне,
Корнеты, поручики и юнкера.
Погоны, кокарды, суровые лица,
Труба заиграет - и с маршем на плац -
Корнет Оболенский, поручик Голицын,
Хорунжий Шапиро и вахмистр Кац...

Вместе с тем, до сих пор масса людей пребывает в уверенности, что «белогвардейские» песни – аутентичные, что они являются продуктом той грозной эпохи, когда по России полыхала гражданская война, брат стрелял в брата, из Крыма уходили битком набитые пароходы, а офицеры стрелялись, не в силах изменить ни жизнь ни себя. Я слышал примерно пять или шесть версий о происхождении песни «Поручик Голицын», и все они противоречили друг другу. То же касается и остальных. Понятно почему люди в это верят – эти песни прежде всего дают ту необходимую толику романтики, от которой в наше время остались одни воспоминания. Ну и потом, эти городские романсы в большинстве своем настолько контрастировали с «массовой советской песней», что никак невозможно было поверить в то что «золотые-погоны-на-плечах-поручиков и в зубах навязшие «шедевры» советской эстрады (от которых временами тошнило) были написаны в одно и то же время.
Я не ставлю себе задачей опровергать веру этих людей в данные мифы. Ну, хочет человек верить – пусть себе верит. Как правило эти люди любят рассказывать красивые истории на тему, что «эти песни были написаны белыми офицерами и были бережно сохранены сквозь годы», но, вот, ничем кроме горячих уверений со стороны рассказчика это не подтверждается. В ответ на просьбу ну хоть как-либо подтвердить эти легенды следует аргумент типа «это все знают». Увы, историческое образование (Московский государственный историко-архивный институт) научило меня критически относиться к заявлениям «это всем известно»/«это все знают». Во-первых, элементарный лингвистический анализ подтверждает, что большинство песен про героическое белое движение никак не могло было быть создано в те далекие 20-е годы, а возникло в те же 60-70-е. Спросите любого филолога или лингвиста. Есть и еще одна причина, о ней я скажу ниже, в комментариях к «Поручику Голицыну».

Принцип отбора песен – интуитивный. Главное, чтобы песни более или менее укладывались в т.н. «белогвардейскую» тематику. После песен я буду приводить комментарии, в том случае если это необходимo, а также примечания. Далее, я использую формулировку «автор не установлен», мне не нравится когда пишут «автор неизвестен». Я придерживаюсь той точки зрения, что у большинства приведённых ниже песен есть автор, просто по какой-либо причине, мне не удалось установить кто именно либо у меня нет данных, подтверждающих что автор – именно тот или иной человек. Буду надеяться, что мне в итоге удастся их найти. Дополнение: я очень часто употребляю слово романс. Почему-то считается что романс – это нежная изящная песня, типа «Только раз» или «Нет, не хочу я любви мимолеётной». Это не совсем так, у романса есть множество разновидностей: мещанский, городской, цыганской, салонный и т.д. Иногда романс может быть на редкость смешным и даже едким, иногда – грустным до слез. Я придерживаюсь мнения, что песни о белой гвардии – по сути своей не что иное как городской романс, именно в этом значении я и употребляю это слово.
Источники, которымия я пользовался: из аудио – это пластинки Жанны Бичевской, Валерия Агафонова, Аркадия Северного и группы «Реддо». Также аудиокассеты, с записанными во время различных слётов КСП песнями да и просто записями разных авторов. Из остальных источников – интернет, ясное дело. Ссылок не привожу, поскольку собирались тексты не один день и воостановить я сейчас URLs не смогу. Но желающие их найти могут предпринять текстовый поиск. Некоторые тексты были записаны мной лично в разное время, к сожалению, за давностью лет не могу точно указать даты записи. Наконец – это просто документы неизвестного происхождения.

Если у вас есть предложения, дополнения, критика, хвала, ругань, признание в любви или песни не вошедшие в этот сборник – пишите, я буду признателен: goodolerebel@mail.ru или valmus@yandex.ru

Сергей Карамаев

P.S. Заранее прошу прощения за пропущенные местами знаки препинания – есть у меня такой грех.

Кладбище под Парижем.
Автор:Роберт Рождественский


Малая церковка. Свечи оплывшие.
Камень дождями изрыт добела.
Здесь похоронены бывшие. Бывшие.
Кладбище Сан-Женевьев-де-Буа.
Здесь похоронены сны и молитвы.
Слезы и доблесть.
"Прощай!" и "Ура!".
Штабс-капитаны и гардемарины.
Хваты полковники и юнкера.
Белая гвардия, белая стая.
Белое воинство, белая кость…
Влажные плиты травой порастают.
Русские буквы. Французский погост…
Я прикасаюсь ладонью к истории.
Я прохожу по Гражданской войне..
Как же хотелось им в Первопрестольную
Въехать однажды на белом коне!..
Не было славы. Не стало и Родины.
Сердца не стало.
А память- была..
Ваши сиятельства, их благородия-
Вместе на Сан-Женевьев-де-Буа.
Плотно лежат они, вдоволь познавши
Муки свои и дороги свои.
Все-таки - русские. Вроде бы - наши.
Только не наши скорей,
А ничьи…
Как они после- забытые, бывшие
Все проклиная и нынче и впредь,
Рвались взглянуть на неё -
Победившую, пусть непонятную,
Пусть непростившую,
Землю родимую, и умереть…
Полдень.
Березовый отсвет покоя.
В небе российские купола.
И облака, будто белые кони,
Мчатся над Сан-Женевьев-де-Буа. 

Комментарий: Я не случайно начал именно с этого стихотворения – именно с него я в своё время задумался над тем, чтобы собрать песни/стихи на тему Белой гвардии. Оно было опубликовано в журнале «Юность», в 1984, в январском, по-моему, номере. Роберт Иванович, был поэт замечательный, спору нет, некоторые его стихи, на музыку положенные, чуть ли не песнями народными стали. Но вот за это стихотворение, он, пожалуй легкого упрека-то заслуживает. Я больше чем уверен что Рождественский не имел в виду ничего плохого и не намеревался оскорбить эмигрантов, но так уж вышло, что оскорбил. Именно строчками «Все-таки - русские. Вроде бы - наши. Только не наши скорей, а ничьи…». Причем эмигранты той, первой волны, это стихотворение приняли очень близко к сердцу. В одном из номеров эмигрантского журнала «Часовой», издававшемся в Париже штабс-капитаном Василием Ореховым (ныне, к сожалению покойным) за 1986 или 1987 было опубликован ответ (большой, кстати) на это стихотворение Рождественского. Написала его поэтесса Флорентина Болодуева. К сожалению, у меня пока нет возможности привести его здесь, но я надеюсь вскоре исправить это упущение. Суть ответа заключалась в следующих строках: «Нет, не ничьи мы – России великой». Причём ответ поэтессы поддержали многие оставшиеся в живых эмигранты первой волны – то что их посчитали «ничьими» оскорбило стариков до глубины души. По понятным причинам этот ответ тогда в «Юности» опубликован не был – главный редактор Андрей Деменьтев, конечно, любил пофрондировать, но только строго в разрешенных партией пределах, да и кого, собственно, интересовало тогда мнение каких-то эмигрантов...
В начале 1990-х «главный белогвардеец России» Александр Малинин положил это стихотворение на музыку и записал его как песню. Ну, Малинина-то можно простить – ему настолько вскружил голову белый мундир, что за блеском золотых погон он мало что видел. И поэтому понять смысл этого стихотворения ему, видимо, было несколько сложно. Сейчас он, насколько известно, этой песни не исполняет, что и к лучшему.
Стихотворение-то и впрямь хорошее. Если б только не этот вывод про ничьих...

Поручик Голицын
Автор: Михаил Звездинский

Четвертые сутки пылают станицы,
По Дону гуляет большая война,
Не падайте духом, поручик Голицын,
Корнет Оболенский, налейте вина!

А где-то их тройки проносятся к “Яру”,
Луна равнодушная смотрит им вслед.
А в комнатах наших сидят комиссары,
И девочек наших ведут в кабинет.

Мы сумрачным Доном идем эскадроном,
Так благослови нас, Россия-страна!
Корнет Оболенский, раздайте патроны,
Поручик Голицын, надеть ордена!

Ведь завтра под утро на красную сволочь
Развернутой лавой пойдет эскадрон,
Спустилась на Родину черная полночь,
Сверкают лишь звездочки наших погон.

За павших друзей, за поруганный кров наш,
За все комиссарам заплатим сполна,
Поручик Голицын, к атаке готовьтесь,
Корнет Оболенский, седлайте коня!

А воздух Отчизны прозрачный и синий,
Да горькая пыль деревенских дорог,
Они за Россию, и мы за Россию,
Корнет Оболенский, так с кем же наш Бог?

Мелькают Арбатом знакомые лица,
Хмельные цыганки приходят во снах,
За что же мы, дрались поручик Голицын,
И что теперь толку в твоих орденах?

Напрасно невесты нас ждут в Петербурге,
И ночи в собранье, увы, не для нас,
Теперь за спиною окопы и вьюги,
Оставлены нами и Крым, и Кавказ.

Над нами кружат черно-красные птицы,
Три года прошли, как безрадостный сон.
Оставьте надежды, поручик Голицын,
В стволе остается последний патрон.

А утром, как прежде, забрезжило солнце,
Корабль “Император” застыл, как стрела,
Поручик Голицын, быть может, вернемся,
К чему нам, поручик, чужая страна?

Подрублены корни, разграблены гнезда,
И наших любимых давно уже нет.
Поручик, на Родину мы не вернемся,
Встает над Россией кровавый рассвет.
1961

Поручик Голицын
Обработка Жанны Бичевской

Четвертые сутки пылает станица.
Потеет дождями донская весна.
Не падайте духом, поручик Голицын,
Корнет Оболенский, налейте вина.

Над Доном угрюмым ведем эскадроны,-
Нас благословляет Россия-страна
Поручик Голицын, раздайте патроны,
Корнет Оболенский, седлайте коня.

Мелькают Арбатом знакомые лица,
Шальная цыганка проносится в снах...
Все будет прекрасно, поручик Голицын -
За все тот, кто должен, получит сполна.

А где-то ведь рядом проносятся тройки.
Увы, мы не знаем, в чем наша вина.
Поручик Голицын, так будьте же стойки,
Корнет Оболенский, налейте вина.

Ах, русское солнце, великое солнце!
Уж не изменить нам курс корабля...
Поручик Голицын, а может, вернемся,
Зачем нам, дружище чужая земля?

Четвертые сутки пылают станицы,
Потеет дождями донская весна.
Всем бросить патроны, уж скоро граница,
А всем офицерам надеть ордена!

Комментарий: Едва ли не самая известная песня про «их благородия», ставшая в какой-то мере символом «белогвардейщины» в СССР. Исполняло её бессчётное множество народу: Аркадий Северный, Михаил Звездинский, Михаил Гулько, Жанна Бичевская, Александр Малинин, группа «Реддо» и тьма неизвестных ресторанных певцов по всем краям Союза нерушимого.
По поводу авторства этой песни до сих пор временами вспыхивают дискуссии – кто же ее на самом деле написал. Одни считают что автор – Михаил Звездинский, другие – что она и есть самая что ни на есть «белая» песня. В «Библиотеке Максима Мошкова» (http://www.lib.ru) в разделе «Песни Гражданской войны» приведено, например, такое высказывание:

{; From: Кирилл Ривель (kirriv@aport2000.ru)}
; Исполняли: Михаил Гулько, Малинин. Объявлял себя автором: М.Звездинский.
; Настоящий автор неизвестен, канонический текст привезен из Парижа Ж.Бичевской
; Русская эмиграция первой волны знает эту песню очень давно

С большим уважением относясь к господину Ривелю, я, однако, вынужден оставить на его совести столь безапеляционное утверждение, и поспешу его разочаровать – мягко скажем, гм, ерунду говорит Кирилл Игоревич, русская эмиграция первой волны эту песню не знает вообще! Почему он не одинок в данном мнении объяснить просто: госпожа Бичевская сама немало способствовала распространению легенды о «настоящем белогвардейском происхождении поручика Голицына».
Году в 1997 (или чуть ранее) в какой-то телевизионной передаче, посвященной романсам, было большое интерьвью с Бичевской. И в нем она, что называется, на голубом глазу, рассказывает следующую историю. Мол, в 1980-х, когда она была с гастролями в Париже, приходили на ея концерты русские эмигранты. И вот, то ли в антракте, то ли по окончании концерта, подходит к ней седенький благообразный старичок (по другой версии это была старушка – я эту байку слышал не один раз), в котором сразу угадывается эмигрант первой волны, эдакий деникинец-корниловец-калединец, сохранивший былую стать и явно хочет сообщить ей что-то важное. Но вокруг хищными волками рыщут зловредные КГБшные сотрудники, зорко высматривающие всякие несанкционированные контакты с иностранцами. И вот дабы усыпить бдительность этих ястребов в штатском оный старец делает вид, что благодарит Бичевскую, цветы ей, значит, даёт, а сам на ухо шепчет ей «канонический текст» песни про храброго поручика и не менее храброго корнета. И таково было эмоциональное потрясение певицы, что она не сходя с места моментально запомнила текст и накрепко его усвоив привезла в Россию где и начала распространять. В общем, легенда эта звучала примерно так.
Ну что тут можно сказать...В такие вещи либо верят, либо нет. Я, как нетрудно догадаться принадлежу ко второй категории. Не то чтобы из редкостного цинизма, и уж не потому, что мне не нравится Бичевская... Хотя по совести сказать некоторые моменты того интервью вызывали неоднозначную реакцию – в словах Бичевской звучал такой надрыв, такая страсть, что порой это выглядело комично, уж больно гипертрофированным был этот пафос по поводу белой гвардии. Как известно, неофиты какой-либо доктрины почти всегда превосходят своим рвением тех кто уверовал в данные постулаты ранее. И как бы обидно не выглядели мои слова – для подкрепления своих идей подобные люди зачастую могут выдавать желаемое за действительное. Вот и в данном случае невольно закрадывается вопрос – уж не произошло ли здесь именно это. (Я нисколько не стремлюсь обидеть Жанну Бичевскую и заранее приношу ей свои извинения, буде она сочтет себя оскорбленной). И еще.
Из статьи Михаила Дюкова: «Нельзя относится к исполнителю, как к авторитетному источнику сохранения текста. Каждый исполнитель интерпретирует песню по своему усмотрению (так делали и Северный, да и многие другие), или исполняет ее так, как он ее услышал… или как ему предложили некий вариант (кто-то его слышал или переделал самостоятельно). Задача исполнителя, прежде всего, хорошо и грамотно петь, а не заниматься фольклорными и другими исследованиями. Жанна Владимировна, в принципе, никогда особо себя и не обременяла точностью исполнения текста, да и с авторами у нее вечно сложности. Даже простые и известные тексты она умудряется изменять и переделывать, на мой взгляд, исполнитель должен обращаться с песней бережнее. Легко заявлять (она частенько это делает, а ее слова начинают повторять и другие), что она знает того или иного автора тех песен, которые исполняет, но совсем иное - вынести эти имена на обложку выходящих дисков, да и… и заплатить авторские. Кстати, имен-то она, и не называет…
Как бы мы все ни ахали и не возмущались, но пока авторство "Поручика Голицына" официально остается за маэстро Звездинским, который уже не раз себя скомпрометировал в глазах слушателей и ценителей шансона. Тут должно РАИС (или РААП) взять и "расприватизировать" творчество этого господина; все суды, которые были возбуждены против певца живущими авторами - были Звездинским проиграны. Но мы не о том….
Есть еще один интересный момент с Бичевской, в 1999 году на "MOROZ Records" выходит антология с названием "Старые русские народные деревенские и городские песни и баллады", если мне не изменяет память, то на пяти или шести дисках. Так вот, выборочно: на 1-м диске Бичевская числиться автором одной песни, на 3-м - (внимание!!!) аж пяти и одна за именем Г. Пономарева. И ладно б, если только музыки, так еще и слов, вот вам и народная песня, да еще и в стиле кантри некоторые шедевры выданы… Поэтому к ссылкам на творчество Жанны Бичевской надо относиться с осторожностью, слишком уж они тут зыбкие.»
Любой историк подтвердит, что мифотворчесво является одним из любимых занятием людей во все исторические эпохи. Этому подвержены не только отдельные личности, но и целые народы. Миф удобен, он прост и понятен, он красив, он дает человеку чувство сопричастности к чему-то великому. А развенчание мифа переносится людьми крайне болезненно, и развенчателей, как правило, не любят. Когда на свет появляется правда о каком-то событии то по сравнению с мифом она выглядит некрасиво и неприглядно. Миф о том что «Поручик» - аутентичная белогвардейская песня, по сути своей безвреден и невинен. Ну, считает человек, что автор этой песни – белый офицер, ну и Бог с ним, вольно ему. Но когда человек начинает активно пропагандировать миф – вот тут уж позвольте не согласиться. Пропаганда мифа порой приводит к тому, что зачастую миф вытесняет реальное историческое событие и в дальнейшем прочно укореняется в общественном сознании в качестве единственной версии того что произошло. Примерам несть числа. Так вот, к нелюбви и неприятию тех, кто считает «Поручика» настоящей белогвардейской песней, придется подвергнуть это утверждение дружеской крупнокалиберной критике. Я нисколько не подвергаю сомнению компетентность Жанны Владимировны в области музыки или исполнительского искусства. Но вот что касается истории – простите, тут авторитетом она для меня не является. Предоставлю слово эксперту – Юрий Станиславович Цурганов, кандидат исторических наук, научный сотрудник РГГУ, автор книги «Неудавшийся реванш: белая эмиграция во Второй Мировой войне», один из виднейших современных учёных, занимающихся белой эмиграцией. На одном из выступлений, посвященных белой эмиграции, его как раз и спросили об этой песне. Вот что он рассказал: «Когда в самом конце 1980-х произошло смягчение режима и увеличилось число контактов между русским Зарубежьем и СССР, на Запад (а именно в одну из стран Латинской Америки, где русские колонии были многочисленны) передали пленку с записью песни «Поручик Голицын». Уточню – хотя эта песня была записана эмигрантскими певцами в США еще в 1980-х, в других русских колониях о ней не слышали, не стоит переоценивать популярность брайтонских шансонье. Так вот, по свидетельству очевидца, который эту пленку и привёз туда, старые деды, которым было крепко под 90, а то и более, внимательно прослушали песню, и после паузы разразились дружным хохотом. Вердикт был единодушен – китч, дешевая поделка. Если же серьезно, то ни в одном из сборников «Песен Белой гвардии», выходивших за границей как до Второй Мировой, так и после песня «Поручик Голицын» не встречается. Люди, изучающие белое движение и историю эмиграции, вам скажут то же самое. Эти сборники не являются невообразимыми раритетами и при желании найти их можно. Сложно себе представить, чтобы такая песня, написанная, как утверждается в 20-е годы была совершенно неизвестна в течение долгого времени – и это учитывая трепетное отношение эмигрантов первой волны к своей культуре – а потом спустя полвека вдруг возникла из небытия и приобрела невиданную популярность, причём в СССР, что интересно, а не в эмигрантских кругах.
Люди любят считать эту песню символом Белого движения. Но мало кто даёт себе труд задуматься что, символом Белого движения было не белое знамя с золотой лилией, а гнойный бинт, грязная портянка и мундир со вшами. Любая война – это прежде всего грязь, кровь, пот и слёзы, это самое неприглядное, что всплывает в такие времена. Гражданская война исключением не была. Были зверства, как со стороны красных, так и со стороны белых, был холод, голод и скудные рационы, была жестокая бессмысленная бойня, отступления, и внутренняя опустошённость людей, защищавших ту, единственную Россию. На войне солдат не грезит о возвышенном – его мысли просты как дрова: пожрать, поспать, бабу бы сюда, да чтобы поскорее это всё закончилось. И песни на войне поются самые простые – про девушку, про дом родной. Изящности и красивости буду писаться потом, когда всё схлынет, отгорит и отболит. Что же касается легенд о том, что эта песня была написана после Гражданской войны русским эмигрантом, то, повторюсь — ни одного документального подтверждения данной истории ни я, ни мои коллеги никогда не встречали.»
Вот так. Признаться г-ну Цурганову я верю больше чем г-же Бичевской, хотя бы по одной причине – он профессионал и опирается на факты, а не на эмоции. Что же касается возможного упрека, что это мол не показатель, что он не встречал - ну как сказать...человек профессионально не один год занимается историей белого движения. Надо полагать, что знает он всяко больше чем просто любитель, иначе не стал бы кем он есть - насколько я помню, звания кандидатов исторических наук за просто так не раздают. Есть еще один момент, довольно слабенький с точки зрения аргументации, но всё же. Лично я верю в то что песню «Поручик Голицын» написал Звездинский ещё по одной причине – а почему бы и нет? Почему, собственно, ему отказывают в этом? Когда-то никому не известный молодой автор Александр Розенбаум написал ряд песен, которые сейчас воспринимаются почти как народные: «Гоп-стоп», «На улице Гороховой» и другие. И самое интересное, что мало кто ему верил, когда он честно признавался, что он и есть автор этих песен. Почему же, собственно, не допустить, что Михаил Звездинский не написал «Поручика»? Что вот так звёзды сошлись, вспыхнула искра, и Звездинский за одну ночь сваял текст, довольно симпатичную ностальгическую стилизацию. С моей точки зрения, такое вполне возможно. Хотя, конечно, аргументом это никакой.
Ещё один любопытный момент. Авторство «Голицына» приписывает себе Владислав Петрович Кацишевский (Справка: 1934 г.р. Живёт в Харькове. По профессии радиомеханик. Писал Свешникова, Северного, Шандрикова, Сорокина, Маркевича и нескольких цыган. Сделал три концерта еврейской музыки с несколькими забытыми певцами, впоследствии уехавшими в Израиль. Первую, классическую "Черноморскую чайку" собрал для записи Свешникова, в дальнейшем состав ансамбля менялся, но первым был он. Пел сам, хотя давно, с конца 80-х ничего не делал и никого не писал. Один из самых заметных "писарей" тех времён.)
Вот что он говорит: «Да много певцов было, Звездинский тогда же пел. Украл, гад, мою песню! "Поручик Голицын" - это же моя песня! Да вообще он бы рассказал всё как было, а то читал я его интервью в каком то журнале - сказал бы, что знал Аркашу, а то херню какую-то несёт. Они же с ним вместе в Горьком, в КПЗ за наркоту залетели, за анашу. Аркашу выпустили, а этого посадили. И псевдоним у него оттуда. Вроде как, они родственики были дальние, седьмая вода на киселе, правда… Да и не только у меня песни спёр, я слышал он и у этого, у Лобановского песню свистнул…
- Не понял про песню? И про родственника?!!!
- Да моя песня, моя! "Поручик Голицын". У меня много песен украли… "Вешние воды" тоже, дал её Аркадию, так он первый раз её испоганил только, не прочувствовал. А потом, я ему сказал, так он говорит что сделает как он её чувствует. Хорошо получилось. С "Казачком" вроде. А родственники они вроде точно… Аркадий много чего рассказывал…»
Опять же как относиться к этому свидетельству – я не знаю. Насчет родственников... Настоящая фамилия Аркадия Северного – Звездин. По некоторым сведениям настоящая фамилия Звездинского – Дейнекин. Вот и поди разберись тут...
Другой интересный момент, связанный с «Поручиком». В 1984 по Центральному Телевидению был показан документальный фильм о подрывной работе ЦРУ против СССР. Не вспомню я точно как назывался сей опус, но желающих отошлю к подшивке журнала «Посев» за 1985, в одном из номеров этому фильму огромная статья посвящена была. Так вот, изрядная доля этого «шедевра» была посвящена деятельности НТС, Народно-Трудового Союза, антисоветской эмигрантской оранизации, вобщем, сказ про то как эти изверги рода человеческого не спят ночами, придумывая, как бы им пакость очередную устроить в отношении самой миролюбивой страны победившего социализма. Короче, нормальная такая советская пропаганда, ложь на умолчании сидит и полуправдой погоняет. Но авторы этой нетленки (за которой явно просматривались уши Лубянки) решили сделать исторический экскурс дабы показать откуда ноги растут у этих идеологических диверсантов. Естественно из первой волны, все они, белогвардейцы недобитые, ох, недоработало НКВД в свое время. И самое ценное – в этом фильме была приведена настоящая эмигрантская хроника! Уж не знаю как она попала в Останкино, только показаны были эмигранты, как они сидят на каких-то собраниях (многие в форме), пляшут русские танцы, как маленькие дети одетые также в форму крестят лбы перед иконами (надо понимать это-то было самым зловредным – забивали деткам головы религиозным дурманом). Хроника была короткой – минута, что ли. И фоном – звучал «Поручик Голицын». Причем это было не малость занудное исполнение Михаила Гулько, плёнка с его песнями у меня была тогда, и не Звездинский (судя по тому как он ее перепел в 90-е с исполнением у него плоховато), и не Северный, а некто вообще неизвестный. Исполнение было простое, я б сказал безыскусное, вокал+гитара, но было сделано в маршевом ритме и отличалось драйвом. В фильме прозвучал только первый куплет, но и этого хватило. Кто был этот певец – не знаю, до сих пор интересно.
Я не случайно привёл «канонический текст» Бичевской. Вариантов «Поручика» существует достаточно много, но текст Звездинского, опубликованный выше, является на мой взгляд, наиболее полным. Естественно есть разночтения, другие варианты строк, но они несущественны и не сильно влияют на смысл песни. Вариант Бичевской, однако, отличается от текста Звездинского и довольно сильно. У меня есть подозрение (ничем, правда, не подкреплённое), что Бичевская сама изменила текст песни. Прежде всего он более торжественный, и я бы сказал более выспренный. В этом-то и беда – то что у Звездинского выглядит как китч, по мнению одних, или как красивая стилизация, по мнению других, у Бичевской выглядит как тот же китч, только пафосный и напыщенный, да к тому же похоже на неумело сделанную пропаганду. Увы, но её текст проигрывает в сравнении с «оригинальным» «Поручиком».

Не надо грустить, господа офицеры
Автор: Владимир Роменский

Не надо грустить, господа офицеры, 
Что мы потеряли - уже не вернуть... 
Пусть нету отечества, нету уж веры, 
И кровью отмечен нелёгкий наш путь. 

Пусть мы неприятелем к Дону прижаты – 
За нами осталась полоска земли... 
Пылают станицы, посёлки и хаты,- 
А что же ещё там поджечь не смогли? 

Оставьте, поручик, стакан самогона,- 
Ведь вы не найдёте забвенья в вине, 
Быть может, командовать вам эскадроном,- 
Чему удивляться - все мы на войне... 

И вы, капитан, не тянитесь к бутылке, 
Юнцам подавая ненужный пример, 
Я знаю, что ваши родные в Бутырке,- 
Но вы ж не мальчишка, ведь вы - офицер. 

Пусть нас обдувает степными ветрами, 
Никто не узнает, где мы полегли. 
А чтобы Россия всегда была с нами,- 
Возьмите по горсточке русской земли. 

По нашим следам смерть над степью несётся,- 
Спасибо, друзья, что я здесь не один. 
Погибнуть и мне в этой схватке придётся – 
Ведь я тоже русский, и я - дворянин. 

Комментарий: Эта песня воспринимается как «вторая серия», своеобразное продолжение «Поручика Голицына». Если не ошибаюсь, впервые эта песня прозвучала в исполнении Аркадия Северного. Время написания – предположительно 1970-е. Автор – (предположительно) друг Аркадия Северного Владимир Роменский.
Рассказывает Михаил Шелег: «Владимир Роменский родился 20 мая 1935 года в Ленинграде. Его отец и мать были врачами. В блокаду Владимир с матерью остались в Ленинграде. После войны пошел в школу, окончил десять классов. Служил в армии рядовым с 1955 до 1958 года. После армии работал на заводе электриком. С Маклаковым Роменского познакомили в 1971 их общие друзья, да и жили они не далеко друг от друга. Иногда Роменский присутствовал при записях, которые организовывал Маклаков,- там Владимир и познакомился с Северным.
В стихах Роменского не было откровенной блатной тематики. Но эти стихи были очень искренни, они были достаточно ритмичны и прекрасно ложились на музыку. В записях Северного 78-80 годов как раз и преобладают песни на стихи Владимира Роменского. Это и "Осень Петербурга", и "Облака", и "Друг Серёга" - песня, посвященная Сергею Маклакову, и "Поручик Голицын" - именно Роменский привел разрозненные обрывки и рефрен в тот вид, который мы знаем теперь, хотя авторство этой песни приписывают себе многие, и продолжение "Поручика" – песня "Не надо грустить, господа офицеры..."; и песни, написанные для друзей: "Кошмары", "Курятник", "Итог", "Девочки, девочки"... Многие стихи В.Роменского не потеряли свою актуальность и ныне. Прочтите стихотворения "Достойно" (кстати, не забудем, что написано оно было не позднее 1980го, и там встречается определение эпохи "застойка", по крайней мере за 5 лет до Горбачева), "Равенство"...

Прощальная 
Автор: Владимир Роменский

Степь, прошитая пулями, обнимала меня,
И полынь обгоревшая, накормила коня;
Вся Россия истоптана, слезы льются рекой;
Это Родина детства, мне не нужно другой.

Наше лето последнее, рощи плачут по нам,
Я земле низко кланяюсь, поклонюсь я церквам;
Все здесь будет поругано, той России уж нет,
И как рок приближается наш последний рассвет.

Так прощайте полковник, до свиданья, корнет,
Я же в званьи поручика встречу этот рассвет;
Шашки вынем мы наголо на последний наш бой,
Эх, земля моя русская, я прощаюсь с тобой.

Утром кровью окрасится и луга и ковыль,
Станет розово-алою придорожная пыль;
Без крестов, без священников нас оставят лежать,
Будут ветры российские панихиды справлять.

Степь порублена шашками, похоронят меня,
Ветры с Дона привольные, заберите коня;
Пусть гуляет он по степи, не доставшись врагам,
Был он другом мне преданным, я друзей не предам.

Комментарий: Тоже известная песня про геройскую гибель белогвардейцев. Автором значится Владимир Роменский, но опять же есть указания на то что авторами были другие люди. Но в пользу Роменского говорит то что эти песни были выпущены на пластинке «Памяти Аркадия Северного» («Мелодия», 1990) с необходимой аннотацией. Не ахти какой аргумент (помня историю с диском Бичевской), но будем пока что считать так. Как только появится некоторая ясность в этом вопросе – я тут же внесу соответсвующие изменения. Естественно, исполнялась Жанной Бичевской, автор, как легко догадаться «неизвестен». У Бичевской – с переделанным более торжественным текстом. Как и предыдущие – эта песня-стилизация, рождения примерно тех же 1970-х.
Вот ещё о Владимире Роменском, рассказывает Михаил Шелег: «Однажды он присутствовал на записи, где записывался Аркадий Северный. Атмосфера была веселая и непринужденная, но что-то не клеилось. Маклаков досадовал на то, что Аркадий уже по третьему кругу поет одни и те же песни.
- Нужно бы что-нибудь новенькое, ребята! - сетовал Маклаков.- А эти песни уже мы записывали, и их все знают. Что толку, если мы в который раз запишем их? Творчества нету, новизны!
- А давай попробуем на Володины стихи что-нибудь сочинить,- подал идею Резанов.- Мы ведь уже когда-то что-то его пели. Может, и сейчас получится...
Роменский был не против, достал свою тетрадку: - Пожалуйста, берите. Правда, не знаю, что у вас из этого выйдет... Взяли первое же попавшееся на глаза стихотворение, подобрали нехитрую мелодию. Аркадий вооружился текстом, и запись пошла:

Петербурга зеркальные стекла
Моет мелкий, порывистый дождь.
Вся Россия слезами промокла,
И отсюда бежит кто-то прочь.
Променял кто-то русскую землю
На каштаны парижских полей,
Петербург под дождем будто дремлет,
Ну а дождь все сильней и сильней...

За "Петербургом" записали еще одну и еще. Правда, в стихах Роменского не было откровенного уголовно-воровского налета, но в них была искренность и простота, которая прекрасно гармонировала с тремя блатными аккордами. И работа опять закипела. Известно, что творческий процесс сближает людей - с этого момента Владимир Роменский стал полноценным членом группы. Он быстро сошелся с Северным, Резановым и остальными музыкантами. Теперь на записи он приходил не как посторонний слушатель, а как участник, непременно принося с собой новые стихи.
В эти дни он сблизился с Аркадием, и они стали друзьями. Неоднократно Аркадий гостил у Роменского, оставался у него ночевать, а уж сколько было выпито и переговорено всего!
В отличие от Аркадия быт Роменского был более-менее устроен: он жил в семье, работал (состоял в артели, которая промышляла выгодным в те годы неофициальным бизнесом - обивкой дверей дермантином), имел лишний рубль на обустройство жилья и на выпивку. Заразившись от друзей "магнитофонной" болезнью, он даже купил себе дорогой импортный магнитофон и записал на него своего друга. Но "делать деньги" на дружбе не стал, а слушал записи из чистого удовольствия. Любил песни грустные, старые тюремно-лагерные, которые Северный пел удивительно проникновенно и "с чувством". Под влиянием таких песен Роменский написал несколько стихотворений, которые впоследствии спел Аркадий.»

Отступали войска по степи 
Автор: Владимир Роменский

Отступали войска по степи, 
Да испуганно лошади ржали, 
Люди драться уже не могли, 
А вокруг полыхали пожары. 

Дон остался давно позади, 
Впереди - неизвестность чужбины. 
А в России - не видно ни зги, 
Лишь усталые, потные спины... 

Эти смутные годы боёв, 
Безрассудных, кровавых и жутких... 
"Здесь когда-то все было моё, 
Господа, подождите минутку!" 

Бредил так молодой капитан, 
Что-то сжав побелевшей рукою. 
Десять суток страдал он от ран, 
Десять суток нёс смерть за собою. 

"Господа! Скоро море - а там 
Вы покинете русские воды... 
Я вам символ России отдам,- 
Сохраните его на все годы..." 

Губы дрогнули, взгляд стал пустым, 
Я глаза его помню поныне. 
Из руки, что сжимал он живым, 
Выпал кустик сгоревшей полыни... 

Пролетели года, будто сон, 
Кровь от старости в жилах уж стынет... 
Я храню для себя и для вас 
Этот кустик сгоревшей полыни...

Комментарий: Ещё одна песня-стилизация, не без надрыва, конечно, но это является одним из условий городского романса. Должен признаться, что исполнения её я никогда не слышал, соответственно не знаю какова музыка. С авторами – та же ситуация. Но поскольку в паре источников указывалось на авторство Роменского, то соответственно оставляю его.

Дневник прапорщика Смирнова («Мы шатались на Пасху...»)
Авторы: Леонид Филатов и Владимир Качан

Мы шатались на Пасху по Москве по церковной,
Ты глядела в то утро на меня одного.
Помню, в лавке Гольдштейна я истратил целковый,
Я купил тебе пряник в форме сердца мово.

Музыканты играли невозможное танго
И седой молдаванин нам вина подливал.
Помню, я наклонился, и шепнул тебе: "Танька..."
Вот и все, что в то утро я тебе прошептал.

А бежал я из Крыма, и татарин Ахметка
Дал мне женскую кофту и отправил в Стамбул,
А в Стамбуле, опять же, ипподром да рулетка, -
проигрался вчистую и ремень подтянул.

Содержатель кофейни, полюбовник Нинэли,
Малый, тоже из русских, дал мне дельный совет:
"Уезжай из Стамбула. Говорят, что в Марселе
полмильона с России, я узнал из газет".

И приплыл я в багажном в той Ахметкиной кофте,
Как последнюю память, твое фото храня.
Это фото я выкрал у фотографа Кости,
Это фото в скитаньях утешало меня.

Помню, ночью осенней я вскрывал себе вены,
Подобрал меня русский бывший штабс-капитан.
А в июне в Марселе Бог послал мне Елену,
И была она родом из мадьярских цыган.

Она пела романсы и страдала чахоткой,
И неслышно угасла среди белого дня.
И была она умной, и была она доброй,
Говорила по-русски, и жалела меня.

Я уехал на север, я добрался до Польши,
И на пристани в Гданьске, замерзая в снегу,
Я почувствовал, Танька, не могу я так больше,
Не могу я так больше, больше так не могу.

Мы же русские, Танька, мы приходим обратно,
Мы встаем на колени, нам иначе нельзя
Мы же русские, Танька, дураки и паскуды,
Проститутки и воры, шулера и князья.

Мы шатались на Пасху по Москве по церковной,
Ты глядела в то утро на меня одного.
Помню, в лавке Гольдштейна я истратил целковый,
Я купил тебе пряник в форме сердца мово.

Музыканты играли невозможное танго
И седой молдаванин нам вина подливал.
Помню, я наклонился, и шепнул тебе: "Танька..."
Вот и все, что в то утро я тебе прошептал.

Комментарий: Пожалуй, что эту песню я комментировать не буду. Я просто предоставлю слово одному из авторов песни, известному барду Владимиру Качану. Это отрывок из его воспоминаний. Вот ут как говорится – ни прибавить, ни убавить.
«А уж «народная» песня «Дневник прапорщика Смирнова», которую называли: кто — «Танька», кто — «Мы шатались на Пасху»,— это вообще отдельный разговор.
Прапорщик Смирнов — кстати, персонаж, специально выдуманный для песни. Тот самый прапорщик, из белых...
Но если учесть, что мама автора музыки носит девичью фамилию Смирнова, что ее отец, а стало быть, мой дедушка, — тоже Смирнов и тоже из белых; что он перешел в свое время на сторону красных не по политическим соображениям, а по причине горячей любви к бабушке, которая была в противоположном лагере и служила в отряде Котовского; и при этом иметь в виду, что Филатов, когда пишет стихи про Смирнова, обо всем этом и понятия не имеет, то вся история с этой песней начинает приобретать уже личную и почти мистическую окраску. Кроме того, она сочинена с очевидным сочувствием к несчастному белому офицеру, который в бегах по всему миру не может никак забыть свою Таньку и свою поруганную отчизну, а это уже почти криминально в столице социалистического лагеря . Кстати, о лагере: пишется, а затем поется этот монолог с лагерным надрывом, еще чуть–чуть — и пьяная истерика. И чего там только нет: и Танькино фото, которое он таскает с собой по всему свету, всхлипывая над ним в тяжелые минуты, и вскрытие себе вен холодной ночью, и мадьярская цыганка, и чахотка, и татарин Ахметка, проститутки и воры, шулера и князья — словом, весь джентльменский набор, использованный для того, чтобы песню слишком серьезно не воспринимали, чтобы она выглядела почти пародией. Все, кажется, было сделано для этого и пелось соответственно, но... нет! Конечный результат оказался обратно пропорционален задуманному: все ее стали принимать всерьез. Меня даже как–то вызвали в райком комсомола и деликатно посоветовали не петь ее публично, чтобы не портить себе биографию из–за такого пустяка. И я с тайной и трусливой гордостью несостоявшегося диссидента пообещал не петь. А–а! Чего там! У нас их еще полно! Тем более что от ее полублатного надрыва и самому как–то неловко. Однако ей, песне этой, мое мнение, авторство и даже предательство — были уже до фени; она прозвучала на нескольких концертах, была записана на магнитофоны и самостоятельно отправилась в дальний поход по Советскому Союзу, растлевая и развращая комсомольцев и других советских людей. Стала, короче, опять–таки «народной».
Время от времени она подавала о себе весточки. Уже лет десять, как я ее не пел и успел позабыть об ее существовании, когда меня разыскал один певец с просьбой: дать слова и ноты этой песни, чтобы ею попользоваться в ресторане, в котором он в то время выступал. Ни того, ни другого я дать не мог, потому что слова помнил лишь фрагментами, ну а ноты... Автор в принципе знал, что они существуют, знал даже, как их зовут — до, ре, ми и так далее, но в нужном порядке они располагались только у него в голове, а чтобы на бумаге — об этом и речи не было. Это вроде как — грамоте не обучен, но говорить умею... Но тот самый ресторанный певец авторов знал, поэтому сначала обратился к Филатову за текстом. Филатов стихи свои тоже помнил довольно смутно и отправил певца к другому первоисточнику, полагаю — чтобы только отделаться. Выяснилось, что напрасно гонял, второй автор тоже ему ничем не смог помочь. А хотелось, потому что певец сулил за исполнение песни хорошие авторские отчисления .
Отчисления, читатель, — это просто деньги, которые соответствующее агентство переводит авторам за исполнение их произведений. А если произведение пелось в ресторане, это было особенно выгодно, так как процент отчислений шел от общей ежевечерней выручки ресторана. Сам процент обозначался цифрой ничтожной, но если прикинуть, от какого количества водки и бифштексов, получается много. То есть мы с Филатовым просто купались бы в деньгах!.. Если бы, разумеется, певец свое обещание выполнил и заносил бы наши фамилии в стандартный документ, именуемый «авторской рапортичкой». ( Этот чудный термин, видимо, происходит от слова «рапорт».) Но он бы не выполнил...
Это выяснилось позже. Выяснилось, что он был высокоталантливым мистификатором и вдохновенным аферистом. Он всю свою жизнь соткал из мифов, которые сам про себя придумал, а потом в них поверил. Комплексов у него и в помине не было, он был феноменально, очаровательно бессовестен, что и помогло ему стать, если так можно выразиться, лидером белого движения в социалистической и постсоциалистической России. Он собрал коллекцию «белогвардейских» песен, дал им свое имя, и, конечно, «Дневник прапорщика» был бы ему весьма кстати.
Он пустил слух, что принадлежит к старинному русскому дворянскому роду, а его дед (князь или граф), будучи поручиком царской армии, яростно боролся против большевиков и орошал своей кровью поля гражданской войны. Поэтому, имея скромную еврейскую фамилию, он сменил ее на — как ему казалось — красивую и дворянскую, которая сама по себе звучала, как титул.
Туда прибавился еще и миф о том, что он сидел в тюрьме, потому что был правозащитником, узником, так сказать, совести, в то время как «узник совести» сел всего–навсего за попытку изнасилования . Короче, человек гениально переписал свою биографию, которая сама выглядела теперь как печальный и честный белогвардейский романс. Один миф нанизывался на другой с несокрушимой логикой, и все создавало совершенную картину, вернее — совершенный образ дворянина, пострадавшего за правду и честь от мерзкого социализма, но все–таки нашедшего в себе силу петь. И этот образ во время начавшейся «перестройки» оказался более чем уместен. Он, что называется, попал в струю...
Но тогда, не получив искомого, ушел певец последнего русского дворянства ни с чем, потопив, очевидно, досаду в своей «голубой» крови. Случай уберег тогда нашу с Леней песню, а то бы она теперь, уж точно, была даже не «народной», а именно его, ему принадлежащей.
Во второй раз эхо «Прапорщика Смирнова» докатилось до меня, когда я случайно увидел телепередачу «Нью–Йорк, Нью–Йорк», будто специально включив телевизор на реплике ведущего, что он, мол, получает упреки от телезрителей в том, что мало говорит о музыке, и сейчас тоже говорить о ней не станет, а лучше споет одну песню, которую знает со студенческих лет (это немудрено: он учился в том же Щукинском училище). И он спел... Угадайте с трех раз, что?.. Правильно, садитесь, пятерка вам...
Спето было под простой фортепьянный аккомпанемент и с элегической грустью. Из всего следовало, что он тоже авторов не знает и что, видимо, песня возвращается к нам из русской истории, а точнее — из братоубийственной войны 1918 — 1922 гг. Все бы было ничего, где–то он немного врал мелодию, где–то много; кое–где так, по мелочи, — слова, но вот одна его «вольность» вызвала во мне оригинальную смесь возмущения и смеха. Там в конце есть такие слова: «Мы же русские, Танька, мы приходим обратно, мы встаем на колени, нам иначе нельзя». “Обратно ” — это в Россию, без которой, стало быть, не можем — вот что имелось в виду. Так вот, он спел совершенно другое: «Мы приходим в охранку». Вероятно, версия о том, что русские, оставшиеся на родине, обычно приходят в охранку, греет сердце русского эмигранта. Он еще раз убеждается в том, что правильно сделал, покинув такую Родину. А вялые приступы ностальгии можно залить помоями «охранки» (или КГБ), ее ужасами и предательствами. Однако, согласитесь, между русским эмигрантом первой волны и нынешним обитателем Брайтон–Бич есть некоторая разница, примерно такая же, как между графом Шереметевым и Семой с Дерибасовской. Но Семе тоже нравится, когда русские приходят в охранку . Тому Семе, который теперь на Брайтон–Бич и который тоже зовется там русским эмигрантом. Семе, который остался, такое и в голову не придет, что русские приходят в охранку, а вот Сема с Брайтона порадуется, что вовремя свинтил из России. Таким образом, горестный вокал ведущего по поводу того, какие же мы, в сущности, падлы, выглядел большим подарком для Брайтона и оскорбительно–забавной ошибкой для автора, в особенности — стихов.
Ну и наконец третий привет от этой песни, пустившейся в свое время в автономное плавание, мне передал мой приятель и тоже выпускник Щукинского училища — Гена Матвеев. Он рассказал о том, что сидел как–то раз в компании девушек и представителя одной знаменитой актерско–режиссерской династии (да что так застенчиво, в конце–то концов! Свои ведь люди, чего там!) — Рубена Симонова. А Рубен был внуком того самого Рубена, который принял театр после Вахтангова, а после него театр возглавил его сын — Евгений Рубенович, от которого и произошел тот самый Рубен, о котором речь; и если у Рубена будет или есть сын, он опять будет зваться Евгением, а внук — опять Рубеном... Понятно, да?.. Мне тоже не все понятно, но это не имеет значения ...
Для рассказа имеет значение лишь то, что Рубен поет девушкам пресловутый «Дневник прапорщика»; поет, по словам Гены, с глубоким чувством, переходящим, как водится, в надрыв. Он использует песню как оружие массового поражения противоположного пола. Он поет, имея в виду стратегическую цель, «блицкриг», быструю победу над девушками, полный разгром их хрупкого душевного мира и последующее стремительное овладение, так сказать, материальной частью. «Надрыв» тут очень помогает. Он заставляет предположить в исполнителе «силу гнева, пламя страсти и уверенность в победе», а также настоящий мужской темперамент, которого, быть может, девушкам в тот момент недостает. Теперь «овладение материальной частью» уже не составит труда, оно произойдет легко и как бы само собой. Но тут Гена Матвеев портит погоду...
В наступившей после щемящего исполнения песни драматической тишине, в которой барышни, продолжая жалеть несчастного Смирнова и покинутую Таньку, уже готовы к любым вариантам, только не знают — как начать, нужен лишь повод, Гена совершенно некстати произносит: «Да–а! Все–таки молодцы Филатов с Качаном! Сочинили такую песню, а сами даже забыли про нее...»
Какой облом! Ну разве можно еще гаже и бестактнее! Разрушить с таким трудом установленную телепатическую связь между певцом–гипнотизером Рубеном и медиумами–девушками! Ведь если медиум висит между двумя стульями, достаточно лишь неосторожного слова, чтобы он рухнул на пол и очнулся . Вот и девушки уже с вполне трезвым недоумением смотрят на Рубена и Гену, ждут объяснения . Ну надо же! Плюнуть в колодец, из которого сейчас надо было водицы напиться ! Уже, можно сказать, дело пошло... а он!.. Взял и вдруг хрюкнул. Испортил все! Мне не известно, спас ли Рубен положение, но попытку сделал (хотя, зная Рубена, думаю, что все–таки спас).
Став белым от (не только родового) негодования , Рубен сказал: «А при чем тут Филатов с Качаном? Эту песню спел когда–то моему деду один белый офицер, дед передал ее моему отцу, а отец — мне». То есть они по наследству не только имена передавали или театр, но и песни тоже, причем в контексте исторической мелодрамы. А если вдруг окажется, что авторы — вполне современные молодые люди, то это уж никуда не годится, это будет некрасивое разрушение красивой легенды. Поэтому допустить такое фамильная честь Рубена просто не могла. Интересно, пришлось ли ему потом отвечать на вопросы: мол, если это правда, если был у деда тот самый знакомый белый офицер, то что с ним потом стало, куда он делся, нашел ли свою Таньку? И если пришлось, то что он придумал, какими подробностями оснастил эту самую легенду про несчастного белогвардейского прапорщика?.. Если встречу как–нибудь, спрошу непременно...
И еще — здорово было бы нарядить его в костюм татарина Ахметки, меня — в форму прапорщика (можно и наоборот, это неважно), подыскать женщину лет тридцати на роль Таньки и сфотографироваться втроем. Потом поджелтить эту фотографию (будто бы от времени) и подписать на обороте выцветшими чернилами: «Таня Смирнова, Володя Смирнов, Ахмет. Париж, 1937 год». Был бы еще один виток легенды. Выкрал Смирнов Таньку из Советской России и увез в Париж, а перед этим нашел фамильные драгоценности, зарытые в подвале их старого дома, и стали они жить долго и счастливо. И улыбались бы они (вернее, мы) на фотографии. Не потому, что птичка, а потому, что счастье все–таки есть, и вот оно — на наших лицах!.»

1. Белая песня

Все теперь против нас, будто мы и креста не носили.
Словно аспиды мы басурманской крови,
Даже места нам нет в ошалевшей от горя России,
И Господь нас не слышит - зови не зови. 

Вот уж год мы не спим, под мундирами прячем обиду,
Ждем холопскую пулю пониже петлиц.
Вот уж год, как Тобольск отзвонил по царю панихиду,
И предали анафеме души убийц. 

И не Бог и не царь, и не боль и не совесть,
Все им "тюрьмы долой" да "пожар до небес".
И судьба нам читать эту страшную повесть
В воспаленных глазах матерей да невест. 

И глядят нам во след они долго в безмолвном укоре,
Как покинутый дом на дорогу из тьмы.
Отступать дальше некуда - сзади Японское море,
Здесь кончается наша Россия и мы. 

В красном Питере кружится, бесится белая вьюга,
Белый иней по стенам московских церквей,
В белом небе ни радости нет, ни испуга,
Только скорбь Божьей Матери в белой лампадке. 
1967-1968

2. Перед боем

Закатилася зорька за лес, словно канула,
Понадвинулся неба холодный сапфир.
Может быть, и просил брат пощады у Каина,
Только нам не менять офицерский мундир. 

Затаилася речка под низкими тучами,
Зашептала тревожная черная гать,
Мне письма написать не представилось случая,
Чтоб проститься с тобой да добра пожелать. 

А на той стороне комиссарский редут - только тронь, а ну! -
Разорвет тишину пулеметами смерть.
Мы в ненастную ночь перейдем на ту сторону,
Чтоб в последней атаке себя не жалеть. 

И присяга ясней, и. молитва навязчивей,
Когда бой безнадежен и чуда не жди.
Ты холодным штыком мое сердце горячее,
Не жалея мундир, осади, остуди. 

Растревожится зорька пальбою да стонами,
Запрокинется в траву вчерашний корнет.
На убитом шинель с золотыми погонами.
Дорогое сукно спрячет сабельный след. 

Да простит меня всё, что я кровью своею испачкаю,
И все те, обо мне чия память, крепка,
Как скатится слеза на мою фотокарточку
И закроет альбом дорогая рука. 

3. По зеленым лугам и лесам... 

По зеленым лугам и лесам,
По заснеженной царственной сини,
Может, кто-то другой или сам
Разбросал я себя по России. 

Я живу за верстою версту,
Мое детство прошло скоморохом,
Чтоб потом золотому Христу
Поклониться с молитвенным вздохом. 

Моя радость под солнцем росой
Засверкает в нехоженых травах,
Отгремит она первой грозой,
Заиграет в глазах браговаров. 

Моя щедрость - на зависть царям
Как награда за боль и тревоги.
Теплым вечером млеет заря
Над березой у сонной дороги. 

Я тоску под осенним дождем
Промочил и снегами забросил,
И с тех пор мы мучительно ждем,
Долго ждем, когда кончится осень. 

Свою ненависть отдал врагу,
Сад украсил я нежностью легкой,
А печаль в деревянном гробу
Опустил под "аминь" на веревках. 

Моя жизнь, словно краски холста, -
Для того, чтобы все могли видеть.
Оттого моя правда чиста:
Никого не забыть, не обидеть. 

Мое счастье в зеленом пруду
Позапуталось в тине замшелой.
Я к пруду непременно приду
И нырну за ним с камнем на шее. 

4. Справа маузер, слева эфес

Справа маузер, слева эфес 
Острия златоустовской стали. 
Продотряды громили окрест 
Городов, что и так голодали. 

И неслышно шла месть через лес 
По тропинкам, что нам незнакомы. 
Гулко ухал кулацкий обрез 
Да ночами горели укомы. 

Не хватало ни дней, ни ночей 
На сумбур мировой заварухи. 
Как садились юнцы на коней 
Да усердно молились старухи!.. 

Перед пушками, как на парад, 
Встали те, кто у Зимнего выжил... 
Расстреляли мятежный Кронштадт, 
Как когда-то Коммуну в Париже... 

И не дрогнула ж чья-то рука 
На приказ, что достоин Иуды, 
Только дрогнули жерла слегка, 
Ненасытные жерла орудий. 

Справа маузер, слева эфес 
Острия златоустовской стали. 
Продотряды громили окрест 
Городов, что и так голодали... 

5. Жестокий романс

Она была девочка Надя, 
А он был путеец-студент. 
И часто, на Наденьку глядя, 
Он ей говорил комплимент: 
- Ах, какие у вас локоточки! 
Какой у вас пламенный стан! 
С фуражки своей молоточки 
За ваш поцелуй я отдам. 
И часто в Елагином парке 
Бродили они, как в раю. 
И Наде он делал подарки, 
Не глядя на бедность свою. 
Но в Надю большую тревогу 
Вселял его скорый отъезд - 
Железную ставить дорогу 
Он ехал в Уржумский уезд. 
В далеком трактире сибирском 
С подрядчиком он закусил, 
Под рокот гитары забылся, 
С цыганкой любовь закрутил. 
Летели, шурша, сторублевки, 
Как рой легкомысленных пчел. 
И вот он с похмелья в "Биржевке" 
Отдел происшествий прочел: 
"Вчерась Полякова Надежда 
Спрыгнула с Тучкова моста. 
Ее голубая одежда 
Осталась на ветках куста..." 
И с криком рванулся путеец, 
И ровно четыре часа 
В трактире рыдал, как младенец, 
И рвал на себе волоса. 
И бросился в обские волны 
Убийца и бывший студент. 
И были отчаянья полны 
Глаза его в этот момент... 
"Ах, какие у вас локоточки! 
Какой у вас пламенный стан! 
С фуражки своей молоточки 
За ваш поцелуй я отдам". 

6. Поединок
 
Жадные пальцы на скользкие карты легли, 
И закружился с Фортуной в обнимку Обман, 
Ожили в штосе десятки, вальты, короли, - 
Двое играли, поручик и штабс-капитан. 

И загулял по душе недобор-перебор... 
А может, виною был спрятанный туз в рукаве? 
Горькою фразою вызлился карточный спор, 
Ярым багрянцем по вешней осенней листве. 

Плотно ли ненависть ваши закрыла глаза? 
Всё ли готово у вас, господа, для стрельбы? 
Нечего вам на прощанье друг другу сказать, 
Глупые пули нацелены в гордые лбы. 

Юный поручик с пробитою грудью лежит. 
Смехом неистовым зло разрядился Изъян. 
Жизнь погубивший - ты ж прав не имеешь на жизнь. 
Вот и пустил себе пулю под сердце наш штабс-капитан. 

Их схоронили. В молчании пили вино. 
Лучше бы им поделить куражи в кутеже. 
Свечи горели, но было на сердце темно, 
Свечи горели, но холодно было душе. 

Друг мой, ты в смертную вечность не верь, 
Утром с оконца тяжелые шторы откинь. 
Солнечным зайчиком в душу заглянет апрель, 
Небо подарит пьянящую звонкую синь. 

7. Пасьянс

Что сидишь допоздна, жжешь свечу над пасьянсом? 
Сердцу хочется верить, что это не блеф: 
Очарован тобой, опьяненный романсом 
Твой бубновый король пал к ногам дамы треф. 

И ты сияешь вся улыбкою счастливой, 
И в сердце нет тревог, и сладостно душе... 
О, как тебе легко быть молодой, красивой! 
И всё желанное свершилося уже. 

А к обедне опять ты спешишь деловито, 
Где на паперти те же старухи стоят, 
В черном платье своем, что давно уже сшито, 
Пряча в черной вуали отрешенный свой взгляд. 

Вновь ладаном дохнет величье золотое, 
И рыжий бас попа бедой дрожит в тебе. 
И ставишь ты на круг морщинистой рукою 
Свечу за упокой, за короля бубей.

8. Ностальгическая

Заунывные песни летели
В край березовой русской тоски,
Где над детством моим отзвенели
Петербургских гимназий звонки.

Под кипящий янтарь оркестрантов,
Под могучее наше "Ура!"
Не меня ль государь-император
Из кадетов возвел в юнкера?

В синем небе литавры гремели
И чеканила поступь война.
И не мне ли глаза голубели
И махала рука из окна?

Мчались годы в простреленных верстах
По друзьям, не вернувшимся в ряд,
Что застыли в серебрянных росах
За Отечество и за царя.

Не меня ли вчера обнимали
Долгожданные руки  - и вот,
Не меня ли в чека разменяли
Под шумок в восемнадцатый год?

9. Голубые лошади

Как по Красной площади – 
Алый пыл знамён.
Голубые лошади, 
Красный эскадрон.

Вслед глядели девушки,
Заслонясь рукой.
Только до победушки
Ой как далеко.

Там Шкуро и Мамонтов,
Врангель и Колчак
За царя Романова,
За своих внучат,

За обиду острую
Бьются ретиво.
Да ещё за Господа
Бога самого.

Ой, куда ты конница
Правишь копыты?
Ой, не скоро кончится
Девятнадцатый...

Запахами ночь шалит
Шпорный перезвон...
Голубые лошади, 
Красный эскадрон.

Вариант, который исполняет Жанна Бичевская под названием «Перед пушками, как на парад»

Перед пушками, как на парад, 
Встали те, кто у Зимнего выжил... 
Расстреляли мятежный Кронштадт, 
Как когда-то Коммуну в Париже... 

Ведь не дрогнула ж чья-то рука 
На приказ, что достоин Иуды, 
Только дрогнули жерла слегка, 
Ненасытные жерла орудий. 

Справа маузер, слева эфес 
Острия златоустовской стали. 
Продотряды громили окрест 
Городов, что и так голодали... 

И неслышно шла месть через лес 
По тропинкам, что нам незнакомы. 
Гулко ухал кулацкий обрез 
Да ночами горели укомы. 

Не одну за верстою версту,
Мое детство прошло скоморохом,
Чтоб потом золотому Христу
Поклониться с молитвенным вздохом. 

По зеленым лугам и лесам,
По заснеженной царственной сини,
Может, кто-то другой или сам
Разбросал я себя по России.

Я тоску под осенним дождем
Промочил и снегами забросил,
И с тех пор мы мучительно ждем,
Долго ждем, когда кончится осень.

Свою ненависть дал я врагу,
Сад украсил я нежностью легкой,
А печаль в деревянном гробу
Опустил под "аминь" на веревках. 

Моя радость под солнцем росой
Засверкает в нехоженых травах,
Загремит она первой грозой,
Заиграет в глазах браговаров. 

Мое счастье в зеленом пруду
Позапуталось в тине замшелой.
Я к пруду непременно приду
И нырну за ним с камнем на шее. 

Перед пушками, как на парад, 
Встали те, кто у Зимнего выжил -  
Расстреляли мятежный Кронштадт, 
Как когда-то Коммуну в Париже.

Комментарий: Я объединил эти стихи и песни в отдельный блок не случайно. Автор, написавший их, того заслуживает. К сожалению имя его было несколько подзабыто и это как раз тот случай, когда, выражаясь газетным штампом, пора восстановить историческую справедливость.
В 1990 году на фирме «Мелодия» была издана пластинка Жанны Бичевской. Как нетрудно догадаться, посвящена она была Белой гвардии и записаны на ней были все известные тогда «белогвардейские шлягеры» (и не только). Но вот некоторые моменты вызвали недоумение. Во-первых, на лицевой стороне конверта была фотография православной часовни (надо полагать в Сен-Женевьев-де-Буа) и напечатаны несколько строф из стихотворения Роберта Рождественского «Русское кладбище под Парижем» (оно было приведено в самом начале). Но! Строфы были искажены (не сказать исковерканы) и имя поэта нигде не упоминалось.

Здесь похоронены сны и молитвы,
Здесь под небом Парижа влажнеют глаза:
Корнеты, поручики, гардемарины.
Здесь порядно лежат голубые князья.
Белая гвардия, белая стая.
Белое воинство, белая кость…
Влажные камни травой порастают.
Русские буквы – французский погост…

Ну то есть ни единой строчкой. Вообще-то поступать так – по меньшей мере невоспитанно, никак это не гармонирует с дворянской честью, о потере которой так скорбит Жанна Владимировна. Ну, о том что это стихотворение по сути своей для белоэмигрантов обидное и давать его в качестве посвящения циклу песен про Белую гвардию малость некорректно, скажем так, об этом я равно уже упоминал вначале. Но поскольку в стране тогда шло бешеное «одворянивание», блеск золотых погон всем глаза слепил, и вообще истерия по поводу «белогвардейщины» была близка к пику, то заострять внимание на этом моменте не будем.
Но вот другой момент озадачил изрядно. Против более чем половины песен, исполняемых Бичевской на этой пластинке, значилось – «Автор неизвестен». Вот тут, право, я впал в оторопь. Ибо на пластинке одного из лучших (если не лучшего) исполнителя русских романсов Валерия Агафонова (ныне покойного), «Белая песня», изданной на той же фирме «Мелодия» в 1989 (за год до диска Бичевской!) против тех же песен значился автор, Юрий Борисов.
Было отчего призадуматься. Я-то по наивности своей считал, что прежде чем выпустить какой-любо проект (тем более связанный с историей) необходимо для начала обратиться к источникам, проверить нет ли где-либо каких спорный или неясных вопросов и т.д. То что Жанна Владимировна принимала самое деятельное участие в выпуске пластинки – у меня сомнений не вызывает (в том смысле, что она не просто стояла в студии и пела в микрофон, но и контролировала подбор песен, оформление конверта и т.п.). Но неужели нельзя было дать себе труда проверить информацию по песням, которые предполагались быть на пластинке? Агафонов, простите, не был каким-то там третьеразрядным лабухом – он был исполнителем такого уровня, что по сравнению с ним (да простят меня ещё раз) та же Жанна Бичевская выглядит, скажем так, бледновато.
Да и еще кое-что убеждает меня в том что Жанна Владимировна прекрасно отдавала себе отчёт в том, что делает. В приведенной подборке песни №№ 3 и 4 («По зеленым лугам и лесам» и «Справа маузер, слева эфес») – отдельные произведения. А на диске Бичевской эти песни объединены в одну (мое мнение – неудачно объединены) – выше я привел этот объединённый вариант. Причем объединены с измененными кое-где словами, в общем, на мой взгляд, чувствуется за этим рука человека, который специально ваял такую контаминацию. Такой человек, как я понимаю был только один, понятно о ком я. И опять – «Автор неизвестен». Ну просто готика какая-то – за что ни возьмись, «автор неизвестен»...
Так вот, много позже у этих песен, исполняемых Бичевской, наконец-то «появились» авторы, что не может не радовать. Эти песни не претендуют на аутентичность, они – стилизации, но великолепно выполненные стилизации, (хотя я подозреваю что у массы людей мнение абсолютно противоположное). Они великолепно слушались в 1970-х, но они не потеряли своего очарования и в наше время. Что подтверждает старую истину – по настоящему талантливое произведение воспринимается в любую эпоху, независимо от того какая погода стоит на дворе.
Ниже я привожу статью Евгения Туинова о Юрие Борисове, авторе этих белогвардейских песен, которые исполняли Агафонов и Бичевская. Статья была опубликована впервые в «Юридической газете» (№ 27-28, 1992), позже перепечатанная «Красноярской газетой», (№ 47 (275), 15.05.1993). Эта статья – едва ли не единственный рассказ о Борисове. Я взял на себя смелость сократить в ней отдельные моменты, но очень незначительно, так чтобы это не повредило смыслу статьи. И ещё один любопытный эпизод: в приведенных выше воспоминаниях Качана упоминается некий певец, страстно возжелавший исполнять песню «Дневник прапорщика Смирнова». Прочитав статью Туинова, я не могу отделаться от впечатления что речь у Качана шла о Звездинском. Неприглядный, однако, образ-то получается. Что, тем не менее, не заставляет меня отречься от версии что «Поручик Голицын» написал Звездинский. Вспышки и озарения случаются как у примерных юношей, так и хулиганов.

Евгений Туинов

Когда во имя светлого будущего умерщвляются миллионы, уродуются судьбы нескольких поколений, насильственно меняется русло жизни огромной страны и народов, ее населяющих, - ну что, казалось бы, на страшном, кровавом этом фоне искалеченная судьба одного - поэта, композитора, гитариста, исполнителя собственных песен? Но пора, пора вспомнить и о нем, украденном у нас нашей лютой системой на целых два десятилетия, замолчанном при жизни и обобранном литературными мародерами после смерти, пора все и всех назвать своими именами, воздать должное таланту и схватить вора за руку.
Юрий Борисов... Когда-то песни его слушали украдкой - с магнитофонных лент или живьем, сидя тесным хмельным кругом за скудно, наспех собранным столом где-нибудь на Малой Посадской в питерской коммуналке. Тогда нельзя было вольно петь и слушать про "холопскую пулю пониже петлиц", про "шинель с золотыми погонами", про "мятежный Кронштадт" и про тех, "кто у Зимнего выжил".
Нет, это писал не безвестный эмигрант, не бывший белый офицер, уцелевший в "сумбуре мировой заварухи", как, наверное, думалось многим. Автор жил среди нас, жил трудно и отчаянно - сидел в тюрьме, мыкался, поднадзорный и во всем заведомо виноватый, без прописки, без работы, без крыши над головой, без денег, пил бормотуху, бывало и одеколон, а еще прекрасно играл на гитаре и пел свои странные песни. Действительно, на дворе стоял развитой социализм, по улицам расхаживала новая общность людей - советский народ, а он, безумец, выводил, вытягивал, выматывал душу:

Впрочем, несколько борисовских тюремных сроков, небольших, по году, по два, - не подтверждение ли это горькой истины: самый хороший, удобный поэт в России - поэт мертвый или хотя бы сидящий в тюрьме?..
И, уже смертельно больной, Борисов успел-таки подержать в руках пластинку с записью своих песен в исполнении Валерия Агафонова. Этот большой диск называется "Белая песня", и вышел он в 1989 году на Ленинградской студии грамзаписи. Его составили записи аж 1981-1984 годов.
Далее начинаются какие-то странности вокруг творческого наследия Борисова. В 1990 году (запись 1989 г.) певица Жанна Бичевская выпускает свой диск, на котором есть несколько песен из репертуара Валерия Агафонова. Странность заключается в том, что все песни Борисова снабжены на конверте и самой пластинке пометкой: "Авторы музыки и слов неизвестны". Наверное, именно последнее обстоятельство явилось своего рода искушением для еще одного певца. "Как это неизвестны!" - видимо, возмутился он и присвоил песню. Тяжела жизнь плагиатора! Это тебе не по карманам в трамвае шастать, не сумочки у зазевавшихся рассеянных дамочек потрошить. Тут все на виду, на слуху, каждый день, каждый час думай, нервничай, трясись и жди, что кто-нибудь возьмет да громко так скажет по телевизору, по радио или вот в газете: украл, мерзавец, держите вора!..
Некий г-н Звездинский, выдающий себя за узника совести, за внука дворянина, полковника царской армии, расстрелянного в 38-м, за поэта, певца и композитора (может быть, так и есть, кто спорит...), украл у Юрия Борисова его «Белую песню», назвал ее «Белая вьюга», сократил, испохабил отдельные строки, напечатал в журнале «Аврора» (№3, 1991) под своей фамилией и до сих пор бесстыже поет ее, сменив прекрасный борисовский мотив на свой, бездарный, поет с эстрады как свою. В 1991 году студия «Метадиджитал» выпустила очередную пластинку г-на плагиатора, на которой читаем: «Белая вьюга» (муз. и сл. М.Звездинского)...» Сознавая неловкость создавшегося положения, я, однако, уверен, что лучше бы этому господину публично повиниться в содеянном. Так по-русски, так благородно было бы с его стороны!..
До тех же пор, пока он этого не сделал, знать должны все: МИХАИЛ ЗВЕЗДИНСКИЙ - ЛИТЕРАТУРНЫЙ ВОР (ПЛАГИАТОР), ОБОКРАВШИЙ УМЕРШЕГО ПОЭТА. Неужели он думает, что все ему сойдет с рук, проскочит под шумок очередной российской смуты? НИКОГДА!»

Монолог убитого
Автор:Аркадий Кутилов

Я в атаку последнюю шел,
но судьба изменила герою...
Плюс к тому - оказался тяжел
тот снаряд, что упал под горою.
Хорошо! И дымком понесло, 
и предсмертные слезы просохли...
Плюс к тому - умереть повезло:
те, кто выжил, в плену передохли.
Плюс к тому - тишина... тишина...
Не слыхать разговора винтовок...
...И вползают на грудь ордена,
давят лапками божьих коровок.

Комментарий: Еще одна песня с упоминавшейся уже пластинки Жанны Бичевской. Автор этих стихов – Аркадий Павлович Кутилов (1940 г.р.), вполне себе современный поэт, трагически погибший в возрасте 45 лет. В принципе это стихотворение может быть отнесено к любой войне, не обязательно Гражданской. Более того, логичнее было бы предположить что он написал его имея в виду Великую Отечественную. Но поскольку оно уже ассоциируется с белогвардейскими песнями, спасибо г-же Бичевской, то я решил его включить в данный сборник. Должен заметить, что Геннадий Пономарёв написал дивную музыку на эти стихи, и исполнение Бичевской этой песни – просто выше всяких похвал; вот уж что рекомендовал бы послушать.

Господа офицеры (песня для к/ф «Трактир на Пятницкой») 
Автор: Александр Дольский 

Всё идешь и идешь, и сжигаешь мосты. 
Правда где - а где ложь? Слава где - а где стыд? 
А Россия лежит в пыльных шрамах дорог, 
А Россия дрожит от копыт и сапог. 

Господа офицеры, голубые князья,- 
Я, конечно, не первый, и последний - не я... 
Господа офицеры, я прошу вас учесть: 
Кто сберег свои нервы - тот не спас свою честь. 

Кто мне брат, кто мне враг – разберусь как-нибудь: 
Я российский солдат – прям и верен мой путь. 
Даже мать и отца, даже брата забыл, 
Но в груди до свинца лишь Россию любил. 

Господа офицеры, мне не грустно, о нет! 
Суд людской или божий через тысячу лет, 
Господа офицеры, я прошу вас учесть: 
Господа офицеры, не спасет вашу честь! 

Я врагов своих кровь проливаю, моля: 
"Ниспошли к ним любовь, о Россия моя!" 
А Россия лежит в пыльных шрамах дорог, 
А Россия дрожит от копыт и сапог. 

Господа офицеры, голубые князья,- 
Я, конечно, не первый, и последний - не я... 
Господа офицеры, я прошу вас учесть: 
Кто сберег свои нервы - тот не спас свою честь. 

Комментарий: Авторство Дольского сомнению и не подвергается. Я признаться не помню выходила ли эта песня на пластинке, скорее всего да, но и без этого есть масса подтверждений кто именно автор. Есть кстати и разночтения, довольно любопытные. Вместо строчки «Я врагов своих кровь проливаю, моля: "Ниспошли к ним любовь, о Россия моя!"» очень часто поют «И врагов своих кровь проливал я не зря – я тебя защищал, о Россия моя!» От себя добавлю – мне эта песня никогда не нравилась из-за какого-то подспудного менторского тона, впрочем у Дольского многия песни этим страдают, и еще из-за, простите, редкого набора банальностей. Трудно требовать от городского романса, и от «белогвардейской» его части поэтических перлов и глубин философической мысли, но на примере этой песни, а также некоторых других видно, что бывает когда к таким романсам пытаются пристегнуть дидактику или пафос.

Смотр 
Автор: Леонид Каннегисер

На солнце, сверкая штыками – 
Пехота. За ней, в глубине
Донцы-казаки. Пред полками –
Керенский на белом коне.
Он поднял усталые веки – 
Он речь говорит. Тишина.
О, голос! Запомнить навеки:
Россия. Свобода. Война.
И если, шатаясь от боли,
К тебе припаду я, о, мать,
И буду в покинутом поле
С простреленной грудью лежать –
Тогда у блаженного входа
В предсмертном и радостном сне,
Я вспомню – Россия, Свообода,
Керенский на белом коне.
27 июня 1917

Комментарий: Опять же, не совсем белогвардейское стихотворение, но в некотором роде предтеча. Стихи написал Леонид Каннегисер, если память мне не изменяет именно он застрелил главу Питерской ЧК Урицкого в 1918.

Любо, братцы, любо-I
Автор не установлен

Как на грозный Терек выгнали казаки
Выгнали казаки сорок тысяч лошадей.
И покрылось поле, и покрылся берег
Сотнями порубленных, постреляных людей.
Любо, братцы, любо, 
Любо, братцы, жить.
С нашим атаманом 
Не приходится тужить.

Атаман наш знает, кого выбирает.
Эскадрон по коням, да забыли про меня.
Им осталась воля да казачья доля,
Мне досталась пыльная горючая земля.
Любо, братцы, любо, 
Любо, братцы, жить.
С нашим атаманом 
Не приходится тужить.

А первая пуля, а первая пуля,
А первая пуля в ногу ранила коня.
А вторая пуля, а вторая пуля,
А вторая пуля в сердце ранила меня.
Любо, братцы, любо, 
Любо, братцы, жить.
С нашим атаманом 
Не приходится тужить.

Жинка погорюет - выйдет за другого,
За мово товарища, забудет про меня.
Жалко только волюшки во широком полюшке,
Жалко сабли вострой да буланого коня.
Любо, братцы, любо, 
Любо, братцы, жить.
С нашим атаманом 
Не приходится тужить.

Любо, братцы, любо-II
Автор не установлен
 
Как на быстрый Терек, на широкий берег
Вывели казаки сорок тысяч лошадей,
И покрылся берег, и покрылся берег
Сотнями порубленных, пострелянных людей.

Любо, братцы, любо,  любо, братцы, жить,
С нашим атаманом  не приходится тужить!

Атаман наш знает, кого выбирает,
"Эскадрон по коням", да забыли про меня.
Им досталась воля и казачья доля,
Мне досталась черная холодная земля.

Любо, братцы, любо,  любо, братцы, жить,
С нашим атаманом  не приходится тужить!

А первая пуля в лоб меня целует,
А вторая пуля да поранила коня.
Жинка погорюет, выйдет за другого,
Выйдет за другого, позабудет про меня.

Любо, братцы, любо,  любо, братцы, жить,
С нашим атаманом  не приходится тужить!

Жалко только волюшку во широком поле,
Жалко мать-старушку да буланого коня.
Во широком поле станет черный ворон,
Станет ворон очи соколиные клевать.

Любо, братцы, любо,  любо, братцы, жить,
С нашим атаманом  не приходится тужить!

Старики, старухи, дети, молодухи,
Тихо спит станица, матери не спят.
Запалил станицу, вырезал станицу
Местечковый, трехъязыкий, жадный продотряд.

Любо, братцы, любо,  любо, братцы, жить,
С нашим атаманом  не приходится тужить!

Так помянем, братцы, братьев наших верных,
Терских да кубанских наших братьев во Христе.
То иуда Троцкий, то иуда Свердлов
Подло распинали мать-Россию на кресте.

Любо, братцы, любо,  любо, братцы, жить,
С нашим атаманом  не приходится тужить!

И все то, что было, помним все, что было,
Тяжела казацкая мертвая слеза.
Даже и в могилах, в ямах торопливых
О Святой Руси Великой забывать нельзя...

Любо, братцы, любо, любо, братцы, жить,
С нашим атаманом не приходится тужить!.. 

Любо, братцы, любо-III
Автор: Сергей Боханцев 
  
Как неслись тачанки, полем на Воронеж,
Падали под пулями, как под косою рожь.
На тачанках сзади надпись "Не догонишь!"
Под дугою спереди: "Живыми не уйдешь!"

Любо, братцы, любо,  любо, братцы, жить,
С нашим атаманом  не приходится тужить!

Тело мое белое, сердце мое смелое
Вороны да коршуны на части расклюют.
Не горюй, мамаша, что взяла не наша,
Скоро ли догонят, да когда еще убьют?

Любо, братцы, любо,  любо, братцы, жить,
С нашим атаманом  не приходится тужить!

Ало, братцы, ало кровь моя стекала,
Стремена за шпоры да руками по стерне...
Наискось рубашку расстегнула шашка,
Скоро конь буланый позабудет обо мне.

Любо, братцы, любо,  любо, братцы, жить,
С нашим атаманом  не приходится тужить!

С немцами, японцами вслед за белой конницей
К западной границе потянулись облака.
Девица тоскует, солнце степь донскую
Красит в цвет рубахи молодого казака.

Любо, братцы, любо,  любо, братцы, жить,
С нашим атаманом  не приходится тужить!

Комментарий: Три варианта известной песни, считающейся вроде как белогвардейской. Хотя по сути она все же "казачья". Но поскольку казаков в белой армии было больше чем достаточно, то смело отнесем песню в разряд "белых". Автор не установлен, возможно эта песня народная. Интересное примечание - в 1980 в деревне под Старым Осколом я слышал, как старики пели эту песню, но с другими словами: "Как на синий ерик, да как на синий ерик выгнали татары сорок тысяч лошадей...". Первый вариант записан Жанной Бичевской, втрой - неизвестно, третий - обработка Сергея Боханцева.

Не пишите мне писем 
Автор не установлен  

Не пишите мне писем, дорогая графиня.
Для сурового часа письма слишком нежны.
Я и так сберегу Ваше светлое имя,
Как ромашку от пули на поле войны.

Пусть в безумной России не найти мне приюта,
И в крови захлебнулись луга и поля.
Но осталась минута, нашей боли минута,
Что простился с отчизной с борта корабля. 

Не хочу пропадать я в Истанбуле турецком
Без любви и без славы, орденов и погон.
Ах, графиня, поверьте наболевшему сердцу, 
Я лишь в Вас и в Россию был страстно влюблен.

Не пишите, графиня, нет в живых адресата.
Упустили Россию, как сквозь пальцы песок.
Ах, родная отчизна, разве ж ты виновата,
Что я пулю пускаю в поседевший висок?

Комментарий: Довольно известная песня, но распространённая чуть меньше чем, например, «Поручик». Как водится надрыв и красивость через край. С автором как всегда проблема. По одним источникам – всё тот же Звездинский, по другим – некто Лебединская Т. Опять же похоже, что это – стилизация, хотя любопытная деталь: название «Истанбул». Для современного говора всё же характерно произношение «Стамбул». Почему поется именно так, а не иначе – не знаю.

Романс Сержа (из т/ф «Государственная граница»)
Автор не установлен

Я хочу попросить вас – скорей преклоните колени
Затеплите лампаду, или белую Божью свечу
Государь император сегодня поутру расстрелян
И наследник престола Российского отдан во власть палачу

Я хочу вам сказать – изменили мы долгу и вере
Но страха и подлости мы изменить не смогли
И за это судьба нам полною мерой отмерит
По два метра веревки и по два аршина земли

Я хочу вас уверить не стои о прошлом терзаться
Наше прошлое – дымка, наша жизнь мимолетна как сон
Встали наши часы – так давайте прощаться.
Господа офицеры, примите последний поклон!

Комментарий: Вот уж действительно редкая песня, практически неизвестная и нигде не исполняемая. Это романс Сержа из телевизионного фильма «Государственная граница», исполнялась она в первой или второй серии. Пел её актёр Аристарх Ливанов, который собственно Сержа и играл. Песня, естественно, современней некуда, в титрах были обозначены авторы, но поскольку я этот фильм последний раз видел году эдак в 1989, то просто физически не могу вспомнить кто её написал. Посему – автор не установлен (пока).

Вальс юнкеров, или белый вальс
Автор не установлен

Под громкое троекратное раскатистое "Ура!"
Присягу императору давали юнкера.
Каникулы весенние, в собраньях вечера.
Этот вальс вас убаюкивал, опьянял вас, юнкера.

Этот вальс, этот вальс, этот вальс,
Струится вощеный паркет.
Этот вальс, этот вальс, этот вальс,
В семнадцать мальчишеских лет.
Этот вальс, этот вальс, этот вальс,
Все было, как будто вчера,
Этот вальс не забыт, этот вальс помнит вас,
Юнкера, юнкера, юнкера.

А после под воем шрапнели мальчишки по Дону прошли.
Зашитые в полы шинели частицы российской земли.
В бензиновом, асфальтовом, в парижском ряду
Этот вальс вас успокаивал, отводил от вас беду.

Этот вальс, этот вальс, этот вальс,
Наивный, как весна,
Этот вальс, этот вальс, этот вальс,
Тогда юнкерам не до сна.
Этот вальс, этот вальс, этот вальс,
Струится вощеный паркет.
Этот вальс не забыт, этот вальс помнит вас,
В семнадцать мальчишеских лет.

Этот вальс, этот вальс, этот вальс,
Оркестра военного медь.
Этот вальс, этот вальс, этот вальс,
До сих пор продолжает звенеть.
Этот вальс, этот вальс, этот вальс,
Все было,как будто вчера.
Этот вальс не забыт, этот вальс помнит вас,
Юнкера, юнкера, юнкера.

Комментарий: Песня записана Жанной Бичевской, автор, как водится, неизвестен. Однако, что музыкальный строй, что слова позволяют отнести эту песню к последней четверти ХХ века.

Сермяжно-блаженно-блажная –
Не мне воспевать твои сны
О поисках вечного рая, 
О пользе тюрьмы и сумы.
Не мне воскрешать твою память
Словами забытых молитв,
Поскольку и в Доме, и в Храме
Вожди заменили святых.

Тебя научили лукаво
Жить славою прежних побед,
Гордиться великой Державой,
Которой давно уже нет.
Ты в бронзовый век одиночек
Поэтам корежила слог,
Как левая пятка захочет,
Как правый прикажет сапог.

И водкою сдабривал кашу
В мозгах кумачовый ликбез…
Но, вот, переполнила чашу
Последняя капля небес.
И Зло породило уродов,
И множилась люмпенов рать,
Мутантов совдеповской пробы,
Охочих украсть и пожрать.

Калеча и душу и Слово
Ты ложных лепила Богов.
Не мне воспевать твоих новых
Апостолов из Васюков.
Шагнули в крушение эры –
Неисповедимы пути! –
Твоя богохульная вера
И мой не прощающий стих…

… Но сердце мне рвет ностальгия:
Лекарство? Спасенье? Беда? –
По той, дооктябрьской России,
В которой не жил никогда.
Наверно, там не было рая,
И век – далеко не златой…
Но верую, ибо не знаю…
Лишь в этом мы схожи с тобой!
16-17.01.92. 

“Пусть не всегда подобны горному снегу одежды белого ратника – да святится вовеки память его”. И.Бунин

… Все началось, наверное, с прадеда, участника Германской войны. Иногда, в легком подпитии прадед брал в руки гитару, которой неплохо владел и пел песни, в основном, народные. Но звучали в его исполнении и песни времен Гражданской войны (все это происходило в середине 50-х), которые меня, совсем еще мальчишку, что называется “зацепили”, задели за живое.
А может быть, все дело в том, что песни свои прадед частенько чередовал с рассказами (он называл их “случаи”) о том, что довелось увидеть и пережить в те грозовые и несчастные годы.
Следует также добавить, что все это происходило в Ялте, куда меня отправили 2-х с половиной лет отроду в семью прадеда. В рассказах было много подробностей о расстрелах, зверствах и утоплениях. О том, как матросы с эсминца “Гаджибей” выбрасывали из окон санаториев, превращенных в госпитали раненых офицеров, причем, многие лечили раны, полученные еще на Германской войне.… О том, как топили пленных офицеров с ялтинского мола. В штилевую погоду было хорошо видно, как утопленники стоят на дне (груз на ногах) и между их развеваемыми легким течением волосами снуют рыбки. Белые потом их хоронили с воинскими почестями, в том числе и на Поликуровском кладбище над нашим домом. О массовых расстрелах оставшихся в Крыму врангелевцев (на честное слово т.Фрунзе), а заодно и стариков, военных пенсионеров, доживавших свой век на покое в благодатном Крыму и, естественно, не принимавших участие в Гражданской войне... Как можно заметить, эти зверства чинились красными не только к былым, но к офицерам вообще.
Это позднее пришли: И.Бунин, М.Волошин, И.Лукаш, И.Шмелев, В.Максимов…, а также мемуары непосредственных участников Белого движения. Отсюда, вероятно, и появились на свет мои песни-стихи о Гражданской войне.
Я не стремился писать новоделы, цель была иная: постараться в доступной мне стихотворно-песенной форме передать слушателю (читателю) трагедию русского офицерства, волей судеб оказавшегося втянутым в мясорубки сначала Германской, а потом Гражданской войны, и, в итоге вышвырнутого в эмиграцию.
Не мудрствуя лукаво, мне хотелось донести до сердец людей известный постулат Римского права: “выслушает и другую сторону”, - ибо на протяжении прошедших с октября 1917 года десятилетий все мы слушали и исповедовали только одну. Причем, трагическими судьбами офицерства я ограничил себя намеренно, выведя за рамки трагедию всей русской эмиграции, ибо здесь, по-своему многотемью, вопрос оказался бы неподъемным.
Герои, вернее лирические герои моего цикла, в каждом конкретном случае или сюжете – разные. В некоторых песнях – это офицеры-эмигранты, в других – я пишу, глядя на Гражданскую войну, как бы через призму прошедших десятилетий из нашего “смутного времени”.
В своих оценках, естественное право автора – быть субъективным. Это моя оценка, моя позиция. Слушатели же и читатели, тем более имеют право разделять ее или нет.
По счастью, мне довелось выступать перед живыми участниками тех событий, эмигрантами первой волны в Питере, Гавре и Бизерте. Кассеты и книга стихов “Белый ветер” нашли в их лице благодарных слушателей и читателей. Может потому, что несмотря на разницу в годах и судьбах нас объединяет одна надежда, о чем кратко, но блестяще и ёмко сумел сказать писатель-эмигрант И.Лукаш: “Та Россия, просиявшая в огне, еще будет. Для всего русского будущего та Россия, бедняков-офицеров и воинов-мальчуганов, еще станет русской святыней”.

Кирилл Ривель

Африканское солнце Бизерты.
Средиземного моря лазурь. 
Занесли нас российские ветры
В край, далекий от классовых бурь.

Отгорели года роковые,
И снаряды разбили мосты...
Над последней эскадрой России
Голубые трепещут кресты.

Вновь кострами в сердцах огрубевших
Память высветит черны дни,
Где артурский герой поседевший
Умирал на штыках матросни,

Где для нас не жалели патронов,
Но пред тем, как тела убивать,
Золотые срывали погоны,
Чтобы честь и присягу отнять.

Пережившие гибель Державы
Корабли на приколе стоят.
Им уже не вернуться со славой
В Гельсингфорс, Севастополь, Кронштадт!

Отданы якоря становые,
Звоны склянок печально чисты...
Над последней эскадрой России
Голубые трепещут кресты.

Ждут напрасно невесты и жены,
Мы успели сродниться в тоской,
Только жаль, к материнской ладони
Не прижаться, как в детстве , щекой...

Отгорели года роковые
И снаряды разбили мосты...
Над последней эскадрой России
Голубые трепещут кресты.
1992

2. Ах, память – черный зрак ствола...

Ах, память – черный зрак ствола...
А над расхристанной Россией
Пылают храмы вековые.
Колокола, колокола...

Чу, по самим себе звонят
На обгорелых колокольнях!
Рыдают или бью в набат?
Иль стонут медные от боли?

Ах, память – Ледяной поход,
Кубань и Дон, и степь без края...
Над полем брани снег идет,
И кровь дымится, замерзая.

Под хрипы схваток штыковых,
Разбойный свист казачьей лавы
Подкралась гибель вековых
Устоев царственной Державы.

Глотаю снег горячим ртом...
Не все рубцы затянут годы.
Дымя, уходят пароходы,
А жизнь осталась за бортом.

Что было? Бойня, кровь и грязь,
И взлет надежды окрыленной...
Почем в Стамбуле русский князь
И офицерские погоны?

Нет ни погоста, ни угла.
Пылают храмы вековые,
Нас всех смахнула мать-Россия,
Как крошки хлеба со стола.

Нет больше Родины и дома.
Что можно взять, ты все взяла.
И погребальным черным звоном
Гудят твои колокола...
1990

3. Памяти А.В.Колчака
 
Холод вечного огня
Вне разверзшихся событий...
Третий Рим вскормил меня,
А четвертому не быти!
Выпал мне для жизни век
С раздвоеньем изначальным:
Дух имперский, звон кандальный,
Влево-вправо шаг – побег!

Оглянуться бы назад,
Чтоб мороз – огнем по коже!
Не пахал я, верно, брат,
Не пахал, но сеял всё же...
Память, словно белый лёд,
Рыжий конь пробил копытом...
Полынья черней Коцита.
Ночь. Февраль. Двадцатый год...

Пирров пир на злом ветру –
Человеческая повесть.
Сколь веков лицом к добру –
Все по грязи, да по крови!
То ли жребий мой: билет
Волчий вытянуть в итоге,
То ль в тупик ведут дороги,
То ль совсем дороги нет?

Мир, моряк, - на свете том.
В небе звездочка сгорает.
Полынью затянет льдом,
А весной и лед растает...
Всюду клин, куда ни кинь...
Что я помню? Что я знаю?
Широка страна родная...
И звезда, увы, полынь!,,

Ни фамилии, ни дат
На погостах не ищите,
И никто не виноват,
Что четвертому не быти...
И полярный вечный снег
На душе лежит, не тает...
Время чести. Время стаи.
Ночь. Февраль. Двадцатый век.
1996

4. Памяти участников ледяного похода
 
Мне от мыслей-видений не уснуть до утра:
Снова цепи-мишени, громовое «ура».
Умирали, как жили – кто во рву, кто в бою,
Мы – за нашу Россию, а они – за свою.

Шашки вон, эскадроны! И аллюр три креста!
Жизнь – дешевле патрона... Кто патроны считал
В то года моровые, в перехлёсте судеб?
Когда мы – за Россию, а они – за совдеп!
 
Мы родные гнездовья покидали с сумой,
Погасив нашей кровью их «пожар мировой».
Не считай чаевые и судьбу не кляни:
Мы дрались за Россию, за коммуну – они.
 
Нам покоиться рядом, жаль – в землице чужой,
Под терновой наградой за поход Ледяной...
Мы уходим, как жили. – Рысью, марш! Шашки вон!
Только мы – за Россию, а они за кого?
1989

5. Памяти Л.Г.Корнилова
 
Бегу не от жизни,
В былое уход – не Исход.
В пожарах гражданской
Сгорели столбы верстовые...
Болярина Лавра
И первый Кубанский поход
Вином и молитвой,
Увы, не помянет Россия.

Припасть бы к истокам
В промозглых кубанских степях,
Где шли добровольцы,
Кресты вдоль дорог оставляя...
Спаситель прострелянный
Плыл над рядами папах,
На путь этот крестный
Устало глаза закрывая.

Мне скажут: химера!
Какой восемнадцатый год?
Но снова эпоха
Диктует забытую драму.
И я помну
Всех, кого выводили в расход
По прихоти левой ноги
Победившего хама.

И Бог отвернулся,
И проклял державу мою,
Где полною мерой
Мы все, что хотели, вкусили.
За белое воинство
Полную чашу налью
И всех помяну,
От кого отвернулась Россия.

Горька эта чаша,
Как горек их жребий земной.
Изолгана память.
В чужих палестинах погосты...
Но песня моя
Продолжает поход Ледяной,
Хоть всё на круги возвратить
Даже песне не просто.

Но хочется верить:
В былое уход – не Исход,
Вновь память расставит
Кресты, как столбы  верстовые...
Болярина Лавра
И первый Кубанский поход
Вином и молитвой, 
Быть может, помянет Россия.
1991

6. Я не забыл. Пусть кровь ушла в песок 

Я не забыл. Пусть кровь ушла в песок.
Но прошлое по-прежнему ранимо.
И пробил час, как щелкнувший курок,
И лгать себе уже невыносимо.
И болевой порог не одолеть:
Вновь мерно шаг чеканят батальоны,
Гремят оркестры, вспыхивает медь,
Но мне известен жребий побежденных.

Дрожат штыки, безусы юнкера,
Что за Царя, за Родину, за Веру
На фронт уходят через плац-парад,
Чтоб никогда не выйти в офицеры.
И мне с высот грядущего видны
Могилы их без имени и даты.
Они летами были так бедны!
Зато солдатской доблестью богаты.

Я не забыл... но с тех закатных дней
Мне душу рвут оркестры полковые,
И с каждым годом жжет меня сильней
Осколок старой взорванной России!
Когда ж косая мне кивнет: «Пора!» –
Дай Бог, уйти мне с искрой той же веры,
С которой шли в атаку юнкера,
Чтоб никогда не выйти в офицеры.
1990

7. Не приземлен и не возвышен 

Не приземлен и не возвышен,
Усталый всадник без коня...
И на погосте под Парижем,
Увы, нет места для меня.

Равны пред Богом и судьбою
От смутных лет до наших дней,
Там спят российские изгои,
Не потерявшие корней.

В своём рождении неволен
Москвич конца сороковых...
Но если б выпало на долю –
За честь бы счёл лежать меж них.
1989

8. Вы помните: осень, Исход, Севастополь в двадцатом...

Вы помните: осень, Исход, Севастополь в двадцатом,
Закат задымлённый и плач эскадронной трубы...
А  здесь, облака дождевые, как серая вата,
И снег в ноябре, словно глупая шутка судьбы.

В ночи фиолетовой плещут Большие бульвары
Букетами запахов кофе, вина и духов...
Под Новым мостом завернулись в газеты клошары –
От прошлого – сны, впереди – ни весны, ни долгов.

Нам тоже долгов не отдать, не вернуть, но ответьте:
Куда нас виденья ночные уносят в бреду?
Вопрос риторичен. В Россию, полковник, за смертью,
Где мы умереть не сумели в двадцатом году.
 
Мы живы сегодняшним днем да снежком прошлогодним,
Что падал в тот вечер из горних, нездешних высот
И в жидкую грязь, превращался на стонущих сходнях...
А за Инкерманом дроздовский стучал пулемёт.

Не мне уповать на Европы брезгливую жалость:
Вчера офицер, а сегодня – крупье иль тапёр...
Отечества дымом настолько душа пропиталась,
Что кажется ненависть с кровью сочатся из пор!

Ни песней, ни водкой мне с осени той не согреться,
Всё слышатся в сумерках такты далёкой стрельбы...
И подает снег, прожигая шинели до сердца,
Качаются сходни под плач эскадронной трубы.
1992

9. Тщетно прячу голову под крыло забытого
 
Тщетно прячу голову под крыло забытого
В пыль дорог проселочных, в колокольный звон.
Из чужого прошлого кровушкой умытого,
Мне блеснут полоски золотых погон.
1988

10. Господа офицеры

1.

Отгорели пожары российской Вандеи,
На поля и погосты сошла тишина...
Мы вино благородное Белой идеи,
Словно горькую чашу испили до дна.
Не разверзлась земля,
Гром небесный не грянул,
Когда вновь на Голгофу влачили Христа,
И снаряды дырявили древние храмы,
И хулу поневоле творили уста.
Кони сбили копыта, штыки затупились,
Как патронные ящики, души пусты...
Уж по трапам отмерены первые мили
От гранита последней российской версты.
Все теперь эмигранты, а проще изгои,
Заплатившие красной ценой за исход.
Вот Россия коснулась небес за кормою,
И обуглились створы небесных ворот.
Что ж, солдаты поруганной, изгнанной веры,
Наша армия – дым отгоревших побед?
Мы обломки ее, господа офицеры,
И опора престола, которого нет!
Но придут времена и «исполнятся сроки»,
И потомки постигнут, что кровь – не вода.
По Делам своим каждый заплатит в итоге,
Только нам ли бояться Господня суда!
1990

2.

Жизнь – горящая свечка,
А мы, господа, мотыльки
С опаленными крыльями,
Бьёмся, надеясь на чудо!
Но, поверьте, никто нам
Не спишет долги и грехи.
Разве спросит ключарь
У ворот: вы куда и откуда?

Ну, кому мы нужны
В этой проклятой Богом стране,
Проклинающей нас
И ослепшей от дыма и крови?
Мать-Россия летит,
Словно всадник на красном коне...
И какое ей дело
До нашей сыновней любови!

Ну, какое ей дело
До нашей тоски, господа,
Искалеченных судеб
И правды в граненом стакане?
Стынут наши надежды,
Как в бухте декабрьской вода.
Да и вся наша вера –
Последний патрон в барабане.

Мотыльками у свечки
Во имя чего и кого
Обожженными крыльями
Машем, надеясь на чудо?
Лишь апостол-ключарь,
Равнодушно кивнув головой,
Спросит нас у ворот:
Вы куда, господа, и откуда?..

3.

В самоповерженной России
в эпоху пирровых побед
мои часы остановились
на бездорожье скорбных лет.
Что легче – в пропасть духа прыгнуть
Или историю забыть?
Коль первому дано – погибнуть,
Дано последнему – простить.

Не мне судить грехи России,
Не мне лечить ее тоску,-
Здесь испокон: или в святые,
Или дубиной по виску!
Куда нас тащит цепь событий,
И на кого потом пенять?
Коль первому дано – погибнуть,
Дано последнему – понять...

Или забыть: во смутны годы
Блажен, чья память подведёт,
Коль первый – горний прах исхода,
Последний – платит за исход!
... Я – не последний, и не первый,
но сопричастностью вины
мне ближе нёсший Символ Веры
сквозь безысходность той войны.
1994

4.

Я душу сжег в заснеженных степях,
В ревущих жерлах орудийных глоток.
Закат запекся кровью на штыках,
Когда я в рост шагал на пулемёты.
Я шёл в шеренгах именных полков
И офицерских сводных батальонов.
Но золото московских куполов
Не заиграло в золотых погонах.

Над Сивашом раскаты батарей,
Трубач «отход» трубил усталым ротам.
Увы! «Последний довод королей»
Не в нашу пользу высказан народом.
Вставала борта серая стена,
Толпа роняла в воду чемоданы.
Ах, господа, чужая сторона
Не возродит разрушенные храмы.

Я сердце сжег и прах его пропил
От Петрограда до Владивостока,
Где меж крестов заброшенных могил
Потерян крест последнего пророка.
И вспыхнул мозг, и погрузился в тьму,
И все грехи мне пуля отпустила.
Я был расстрелян в декабре в Крыму
В десятках тысяч сдавшихся на милость.
1988

5.

Моя тюрьма – минувшие года.
Но ими жив, я узник добровольный,
Колокола моей первопрестольной
Звонят во мне до Страшного Суда.
Воспоминаний слаще тем отрава,
Чем горше хлеб чужого бытия...
Там лишь одно подобие державы,
Здесь лишь одно подобие меня.

Париж привык к российским чужакам,
Москва, Россия... как давно всё было!
Вновь кальвадос течет огнем по жилам,
Но не идут погоны к пиджакам.
Уже давно разбиты переправы,
И не сменить усталого коня...
Там лишь одно подобие державы,
Здесь лишь одно подобие меня.

Что ж, можно пить коньяк или перно,
Затем друг другу порыдать в жилетку,
Или сыграть в гусарскую рулетку,
Или послушать в Опера Гуно!
Обломок лет безумия и славы,
Незваный гость без завтрашнего дня...
Там лишь одно подобие державы,
Здесь лишь одно подобие меня.
1990

6.

Ну, почему, мон шер, не Крёзы мы?
Когда из рук цветочниц светят
Глаза фиалок свежесрезанных, -
Всего три франка за букетик!..
И мы похожи на букет
Чужих бескорневых растений...
Лишь по ночам былые тени
Скользят по сумрачной реке.
Ты видел, как в ночи над Сеною
Встают печально и устало
Тень Государя убиенного
И преданного Адмирала...
Как души всех, кто пал в боях,
Ряды смыкают... ближе, ближе...
И тень России над Парижем
С клинком встает на стременах.

Но утро брезжит над мансардою,
Трубит побудку грач весенний.
Костюм укроет раны старые,
И до поры растают тени.
И я спешу в кафе «Рояль»,
Где чашка кофе с круасаном
И капитан гарсон Грибанов,
Которого сменяю я...

Жизнь взять  свое за недожитое
Спешит, как конница под Харьковом...
И степь дымится под копытами
В парижских сумерках фиалковых...
И вновь по сумрачной реке
Скользят в ночи немые тени,
Клочком бальзаковской шагрени
Сгорает прошлое в руке.
1991

7.

Колокольные звоны, колокольные звоны...
В круговерти белесой ни крестов, ни могил.
Только фыркают кони, только фыркают кони...
Над последней дорогой вьётся снежная пыль.
 
Зачехленное знамя, зачумленное время,
Потускнели погоны на потертом сукне.
То ли благовест слышу над Москвою весенней,
То ли звон погребальный вдруг почудился мне.

Колокольные звоны, колокольные звоны...
Что ж вы рвете мне душу безнадежной мольбой –
То ли стоном державы  по величью былому
То ли матушки плачем над сыновней судьбой?!

Над последней дорогой солнце стынет багрово,
Предзакатные тени на багряном снегу, -
То ль по крови замерзшей барабанят подковы, 
То ли звон колокольный – разобрать не могу.

То ль звонарь полупьяный, то ль безумное время.
Я не знаю, что будет, все что было, забыл...
Только фыркают кони, только звякает стремя,
В круговерти белесой ни крестов, ни могил.
1991

11. Случайный дом в степи ночной 

Случайный дом в степи ночной,
Огонь свечи, слепые тени,
А за саманною стеной
Льет над Россией дождь осенний.

Поднимем в кружках синий спирт
За перекопскую твердыню...
А где-то матушка не спит
И молит Господа о сыне.

Париж. Мансарда в два окна.
Стучит по крыше дождь осенний.
Бутылка белого вина
Не разрешит моих сомнений.

Чу, ближе, ближе дробь копыт
Под свист клинков заиндевелых!
И ветер мчится по степи,
И цвет у ветра белый, белый...

Господь, на ком твоя печать?
И кто из братьев нынче Каин?
Россию, мачеху и мать,
Боготворю и проклинаю...

И снится мне тот дом чужой
В ночь накануне отступленья,
Огонь свечи, сухарь ржаной
И над Россией дождь осенний.
21 марта 1992
 
12. «Ты записался добровольцем?» (Плакат времен гражданской войны)

Ой, ты время вороненое,
С красной тенью за спиной!..
Да судьба моя граненая
Под огрызочек ржаной.

То березка, то рябинушка,
В мятой пачке «Беломор»...
Вот занюхаем судьбинушку
И продолжим разговор...

Ветер веков гонит листья вдоль стенок щербатых,
Где вороненое, смутное время моё
Тычет мне пальцем: «А ты записался в Пилаты?»
Черные перья роняет, кружась, вороньё...
Лживый декрет – Хлеб голодным! Свободы и мира! –
Всем несогласным вбивается пулею в мозг...
Черные дыры в душе моей, черные дыры,
И между прошлым и будущим – взорванный мост.

Что говорить? Победитель диктует законы,
Пишет историю впрок, для грядущих времен.
Вот почему я – певец голытьбой побеждённых,
Изгнанных с Родины, но не склонивших знамён?
Снова в чести горлопаны, зубасты и прытки,
Хамелеоны, мгновенно сменившие цвет...
Белые, красные – все мы для них – недобитки,
Семьдесят горьких, бубновых и выжженных лет.

Я травинкой в асфальте
Пророс в переулках московских...
На столетье бы раньше, -
Ну что ж Ты, Господь, не спешил!
Мне бы встретиться с пулей
В рядах отходивших дроздовцев,
Навсегда затерявшись
В одной из солдатских могил.

Все что имею – в бедламе прожитые годы,
С кляпом во рту, не на той стороне баррикад.
Мертвой водой потянуло от новой свободы,
Будто бы смотрит со стенок знакомый плакат.
Тычет мне пальцем: «А ты записался в Иуды?
Нет, брат, я к Белому Дону направлю коня!..
Время бежит, только жаль не туда, а оттуда,
Где за Россию распяли другого меня.

Юродивая и блажная,
Страна святых и босяков.
Где лишь по пьянке уважают,
Где равно топчут грязь и кровь.

Но, вот, братан, кумач разорван
Нальём по новой за Орла!..,
Пошла свобода не в то горло,
Хоть пить привычно из горла!

Разницы нет: то ли по миру, то ли по миру.
Хлеб и дорогу делю со своею страной.
Красные дыры в душе моей, красные дыры,
Песни мои кровоточат гражданской войной!

Время платить по счетам наступает незримо,
«Хлеба и зрелищ» желает хмельной Колизей...
а на руинах последнего Третьего Рима
плещут знамена последних удельных князей...
август 1992
 
13. В подпитии я вышел из кружала...

В подпитии я вышел из кружала...
Извозчик! Чай заждался седока!
Вези меня, лиха беда начало –
До следующего, братец, кабака!
Крадется ночь под лай собак бездомных,
Я пьян слегка – еще душа горит...
Между домов с рядами окон тёмных
Неверный свет роняют фонари...
Прибавь аллюр, поехали к «Максиму»!
Держи два франка сверху, силь ву пле!
Мы будем пить сегодня за Россию,
Хоть нет для нас России на земле!
Ты не смотри, что я в пиджачной паре –
Я офицер гвардейского полка!
Сегодня День рожденья Государя...
Я пьян, а ты не знаешь языка!

Друзья, поди, заждались в ресторане!
Парле ву рюс? Гони, мон шер, скорей!
А Государя, братец расстреляли...
Ведь и у вас казнили королей!
Сегодня я – ни слова по-французски –
Наговорился всласть за столько лет!
Сейчас мы выпьем водочки по-русски! ...
Хотя у вас хорошей водки нет
...Спасибо, братец, докатили быстро!
Держи на чай, по-вашему,  – вино!
Я, знаешь, сам работаю таксистом,
На Монпарнасе, у месье Арно...
Вот, мез ами встречают у кружала!
Вот Боря, князь, и в прошлом лейб-корнет...
Адьё, француз! Мы не начнём сначала.
Россия – есть! Но государя – нет!
7 октября 1989 года

14. На рю Дарю

На рю Дарю, на паперти согретой,
Перекрещусь, в былое бросив взгляд…
В Донские степи, где дрожат под ветром
Метёлочки сухого ковыля…
Где запылают ветреные дали,
И эскадрон на марше прорысит…
И юных лет недолгие печали
Развеются, как пыль из-под копыт…

Еще друзья скакали стремя в стремя,
Еще сердца не жаждали отмщенья,
И первый бой не притупил клинки!
Где мы теперь, среди каких народов - 
Корнеты восемнадцатого года?
Кто пал в боях, кто спился от тоски.

По прихоти судьбы - кавалеристы, 
Из юнкеров и бывших гимназистов,
Погоны офицерские обмыв,
Пушок свой перед зеркальцем крутили
И время до атаки торопили,
Насвистывая маршевый мотив…

Мы с красными Россию не делили.
Вопрос стоял иначе: или-или!
Одним из нас нет места на земле!
И я рубил без тени состраданья,
А после боя  пил, как после бани,
И ни о чем уже не сожалел.

Здесь - кто кого!  И Сила шла на Силу…
Война меня ломала и рубила, 
Отечества лишила и семьи…
Мне часто снится степь перед грозою,
И  слышен Глас Небесный: Шашки,  к бою!
И дробь копыт… и головы в пыли…
 
Что ж, мы, юнцы, не нюхали Германской,
Зато взрослели быстро на Гражданской.
Не все успели, жаль! Но я - успел! 
Корнеты восемнадцатого года!
Поручики Великого Исхода,
Немногие из тех, кто уцелел…

Вновь сон, как конь несёт в иное время,
Когда друзья скакали стремя в стремя,
И не проснулась жажда у клинков…
Нас опьянял степной, полынный запах,
И мы, смеясь, мечтали о наградах,
Забыв про цену собственных голов…

На рю Дарю, на паперти согретой,
Перекрещусь…
22 апреля 2002

15. Про одну из моих прошлых жизней, 
в которой Париж так и не стал мне домом
 
В офицерской шинели, залатанной грубо,
По-солдатски, погибшим в Крыму денщиком
(Дай, Ты, Боже, ему на том свете подругу
и землицу, и дом… дай, хотя бы на том!),
я вступаю в Париж  не военным, не пленным...
Я - цивильный, я - бывший - везде и нигде!
И гражданство моё просто белая пена
На холодной, родной черноморской воде!

Я вступаю, вернее, въезжаю, конечно…
Это сто лет назад мой прапрадед - вступал!
Но парижским жандармам привычно замечен:
Третий класс. Из Белграда. Лионский вокзал.
Паспорт Нансена. Так. Без сантима в кармане.
Офицер.  Хоть и виды видала шинель.
Всё ж, союзник вчерашний! Я сам - при Седане,
В штыковые ходил на проклятых бошей!

Это всё у жандарма во взгляде прочёл я.
Козырнув, он вернул документы: Бон шанс!
Я отдал ему честь, каблуками прищёлкнув,
И на выход пошёл, за которым Бель Франс!
Две войны - где нас черти и кони носили?
Щедро кровью крестили мы снег и траву!
Я сегодня - Никто! Эмигрант из России…
Прибыл в город Париж, а хотелось… в Москву!

Боже! Знаю, что грешен, но это уж слишком!
Я из фляги на рю выпил водки глоток,
Чтобы в землю не лечь под каким-то Парижском, -
Александровск, Каховка, хотя б - Перекоп!
Помню славные сшибки, бои посерьёзней,
И шрапнельные залпы в упор по цепи!
И горящие хаты, и воздух морозный, 
Помню лавы казачьи на белой степи…

А потом… пароходы и плач, и сирены…
Мы стояли на палубах, словно в бреду!
Нет России моей… только белая пена,
Черноморская пена в двадцатом году!
… Что-то, право, раскис, командир батальона!
Чай корниловцы ждут за накрытым столом!
За Россию нальём, за цветные погоны…
А потом - за Париж… кров, но всё же не дом!
25-26 октября 2002

Февральский романс (Только что-то опять пополам...)
Автор: Феликс Фихман

Ты февраль на душе  - моя грусть и дорога,
Апельсиновый снег по полям.
Только санок полёт, только сердце не дрогнет,
Только что-то опять пополам.

Ни земли, ни зенита  - лишь хлопья да ветер.
В девять радуг цветное тряпье.
Может быть нас с тобою и нету на свете,
Лишь две тени да сердце мое.

Лучше б ты меня светом моим не дразнила,
Лучше б мне лошадей не стегать.
Только кружится вороном снег над Россией,
Только в поле снега, как стога.

Только вам не понять, только мы не заплачем.
Может завтра за город свезут,
Поведут мою душу заснеженным плацем
И сотрут, как стирают слезу. 

Комментарий: Очень красивый романс, исполненный как Бичевской, так и Агафоновым. У Жанны Владимировны автор, по традиции, «неизвестен», Агафонов же, как выясняется, поет романс на стихи (вот сюрприз-то!) на стихи своего друга, вильнюсского поэта Феликса Фихмана. Так что опять – современная хорошая песня.

Вас ждёт Париж  
Автор: Михаил Звездинский
   
На мне тогда был новенький мундирчик, 
На Вас была малиновая шаль. 
Но Ваш папа был так ко мне придирчив, 
И потерять мне Вас пришлось. А жаль! 

На мне тогда болтались аксельбанты, 
Всех умилял блеск новых эполет. 
Со мной знавались в Петербурге франты, 
В Москве у дам я новых ждал побед. 

Я Вам читал французские сонеты 
В ночном саду в последнюю весну, 
И под луной светились эполеты, 
С которыми ушел я на войну. 

Вас ждет Париж и модные салоны, 
Меня же ждет гражданская война. 
Придется мне повоевать с Буденным, 
А Вас уже несет в Марсель волна. 

Я Вам черкну, коль выкрою минуту, 
"Мерси боку" - всего лишь пару строк. 
Я счастлив тем, что Вы спаслись от Смуты, 
Прощайте же навек, храни Вас Бог!

Комментарий: Автором обозначен Михаил Звездинский, ну, что ж будет так, за неимением лучшего. Если честно, то стихи-то – слабенькие. Но песня тем не менее была популярна.

По дороге в Загорск
Автор: Е. Блажеевский, обработка Ж. Бичевской

По дороге в Загорск понимаешь невольно, что осень
Затеряла июльскую удаль и августа пышную власть,
Что дороги больны, что темнеет не в десять, а в восемь
Что пустеют поля и судьба не совсем удалась.

Что с рожденьем ребенка теряется право на выбор,
И душе тяжело состоять при разладе таком
Где семейный сонет заменил холостяцкий велибр,
И нельзя разлюбить и противно влюбляться тайком,

По дороге в Загорск понимаешь невольно, что время
Не кафтан, и судьбы не дано никому перешить.
То ли водка сладка, то ли сделалось горьким враньё
То ли осень для бедного сердца плохая опора 
И слова из романса "Мне некуда больше спешить!"
Так и хочется крикнуть в петлистое ухо шофера

Комментарий: Услышав впервые этот романс на диске Бичевской, я не мог понять каким собственно боком он относится к белой гвардии? Ну да, красивая песня, но однако «золотых погон» там и рядом не лежало. По какому принципу Жанна Владимировна включила её в пластинку – для меня осталось загадкой. Ну, коли включила – ладно, давайте оставим. Очень интересный момент касающийся текста – в третьей строчке третьей строфы Бичевская поет: «То ли водка сладка, то ли сделалось горьким враньё». По всей логике, как по смыслу стиха, так и по рифме надо бы «То ли водка сладка, то ли сделалось горьким варенье». И как я полагаю (хотя могу и ошибаться) что вместо «осень для бедного сердца плохая опора» видимо изначально стояло «осень для бедного сердца плохая пора». Хотя тут связующая рифма «опора - шофёра»... Не знаю. Почему Жанна Владимировна переделала текст – ещё одна загадка. И вот недавно я нашел наконец-то достаточно полный текст этого стихотворения. Судя по всему романс – заключительный сонет из венка сонетов (то есть он соткан по первым строкам предыдущих четырнадцати). Очень бы хотелось найти полный венок. Итак, отрывок из дневника писателя Владимира Тучкова:

«Дневник писателя
10 мая 1999
Умер поэт Евгений Блажеевский

Умер Евгений Блажеевский. Сердце. Если не ошибаюсь, он с 47-го года. То есть слегка за пятьдесят.
Всегда был предельно серьезен по отношению к поэзии. Каждый стих начинал с заглавной буквы. Писал длинные стихи, наполненные мощным лирическим дыханием, горько-торжественным ритмом. Отчасти их можно квалифицировать как городской романс. Эстетически близок Виктору Коркия, Владимиру Салимону, Ефиму Бершину. Собственно, и дружил с ними более всего. 26 апреля был на моем вечере в Зверевском центре. Был серьезен. Потом, когда начали поддавать, во дворике с пластмассовым стаканчиком в руке читал свои последние стихи. Грустные. В одном месте прожестикулировал, и немного водки пролилось мне на брюки. Какой-то, видимо, знак.
Потом я подходил то к одним, то к другим, и Женя как-то незаметно ушел. Навсегда.
Мощное у него было дыхание, очень мощное. Вот два его первых сонета из венка "Осенняя дорога":

1.

По дороге в Загорск понимаешь невольно, что осень
Не желает уже ни прикрас, ни богатства иметь.
И опала листва, и плоды разбиваются оземь,
И окрестные дали оплавила тусклая медь.

Что случилось со мной на ухабистой этой дороге,
Где осеннее небо застыло в пустом витраже,
Почему подступает неясное чувство тревоги
И сжимается сердце, боясь не разжаться уже?..

Вдоль стекла ветрового снежинки проносятся вкось,
В обрамлении белом летят придорожные лужи,
А душе захотелось взобраться на голый откос,
Захотелось щекою к продрогшей природе припасть
И вдогонку тебе, моя жизнь, прошептать: "Почему же
Растеряла июньскую удаль и августа пышную власть?.."

2.

Растеряла июньскую удаль и августа пышную власть…
Беспощадное время и ветер гуляют по роще.
Никому не дано этой жизнью насытиться всласть,
И судьба на ветру воробьиного клюва короче.

Мимолетная радость в изношенном сердце сгорит,
Ожидание смерти запрятано в завязи почек,
Да кому и о чем не могильной плите говорит
Между датой рожденья и смерти поставленный прочерк!..

Неужели всю жизнь, все богатство ее перебора
Заключает в себе разводящее цифры тире?!.
Я лечу сквозь туман за широкой спиною шофера,
Мой возница молчит, непричастный к подобным вопросам,
И пора понимать, что вот-вот и зима на дворе,
Что дорога больна, что темнеет не в десять, а в восемь…

 
1. Проклинайте меня
 
Проклинайте меня, проклинайте,
Если я вам хоть слово солгал,
Вспоминайте меня, вспоминайте,
Я за правду, за вас воевал.
 
За тебя, угнетенное братство,
За обманутый властью народ.
Ненавидел я чванство и барство,
Был со мной заодно пулемет.
 
И тачанка, летящая пулей,
Сабли блеск ошалелый подвысь.
Почему ж от меня отвернулись
Вы, кому я отдал свою жизнь?
 
В моей песни не слова упрека,
Я не смею народ упрекать.
От чего же мне так одиноко,
Не могу рассказать и понять.
 
Вы простите меня, кто в атаку
Шел со мною и пулей сражен,
Мне б о вас полагалось заплакать,
Но я вижу глаза ваших жен.
 
Вот они вас отвоют, отплачут
И лампады не станут гасить...
Ну, а батько не может иначе,
Он умеет не плакать, а мстить.
 
Вспоминайте меня, вспоминайте,
Я за правду, за вас воевал...
1921
 
2. Кони версты рвут наметом... 

Кони версты рвут наметом,
Нам свобода дорога,
Через прорезь пулемета
Я ищу в пыли врага.
 
Застрочу огнем кинжальным,
Как поближе подпущу.
Ничего в бою не жаль мне,
Ни о чем я не грущу.
 
Только радуюсь убойной
Силе моего дружка.
Видеть я могу спокойно
Только мертвого врага.
 
У меня одна забота,
Нет важней ее забот...
Кони версты рвут наметом,
Косит белых пулемет.
 
3. Я в бой бросался с головой

Я в бой бросался с головой
Пощады не прося у смерти,
И не виновен, что живой
Остался в этой круговерти.
 
Мы проливали кровь и пот,
С народом откровенны были.
Нас победили. Только вот
Идею нашу не убили.
 
Пускай схоронят нас сейчас,
Но наша Суть не канет в Лету,
Она воспрянет в нужный час
И победит. Я верю в это!
1921

Комментарий: Честно говоря, стихи Нестора Махно должны проходить по другому разделу – песни против белых. Как-никак Нестор Иванович получил один из первых орденов Боевого Красного Знамени (№4, если быть точным) за его знаменитый рейд по тылам Белых армий, что дало красным возможность собрать силы и перейти в осеннее контрнаступление 1919. Деникин бросал в бой против Махно своих лучших генералов, но, увы, безуспешно. Генерал Яков Слащёв, талантливый военачальник, (прототип генерала Хлудова в пьесе М.Булгакова «Бег») признавался, что его мечта – воевать как Махно. Именно конница Махно помогала Фрунзе штурмовать Крым, за что потом и поплатилась – практически все его отряды сначала были обезоружены а потом вероломно расстреляны. Махно повернул было оставшиеся тачанки против Красной армии, но к сожалению поздно – с белыми было покончено, а уж превратить боевую армию в карательную и направить её на крестьян-махновцев красным было вполне по силам.
Но из уважения к Нестору Ивановичу привожу здесь его стихи. Вот они-то как раз и есть самый что ни на есть аутентичный продукт.

Классические розы
Автор: Игорь Северянин

Как хороши, как свежи были розы
В моем саду! Как взор прельщали мой!
Как я молил весенние морозы
Не трогать их холодною рукой!
Автор:И. Мятлев. 1843 г.

В те времена, когда роились грезы
В сердцах людей, прозрачны и ясны,
Как хороши, как свежи были розы
Моей любви, и славы, и весны!

Прошли лета, и всюду льются слезы...
Нет ни страны, ни тех, кто жил в стране...
Как хороши, как свежи ныне розы
Воспоминаний о минувшем дне!

Но дни идут - уже стихают грезы.
Вернуться в дом Россия ищет троп...
Как хороши, как свежи будут розы,
Моей страной мне брошенные в гроб!
1925

Комментарий: Стихотворение Игоря Северянина, положенное на музыку Геннадием Пономаревым и исполненное Жанной Бичевской. В отличие от романса «По дороге в Загорск» это стихотворение – вполне «белогвардейское». Любопытный факт – для своего стихотворения Северянин вдохновился строками поэта XIX века Ивана Мятлева «Как хороши, как свежи были розы». Теми же строками был вдохновлен и Иван Тургенев для своего одноимённого стихотворения в прозе.

Последняя осень
Автор не установлен

Напишу через час после боя – 
А сейчас не могу, не проси.
Эскадроны спешат и уходят,
Унося мертвецов на рыси

Мы у Господа Бога пощады не просим 
Только пыль да копыта, да пуля вдогон. 
И кресты вышивает последняя осень 
По истертому золоту наших погон. 

Напишу через час после смерти – 
А сейчас не кричи не зови
Похоронный сургуч на конверте
На моей замесили крови

Нас уже не хватает в шеренгу по восемь,
И без мертвых в атаку пошёл эскадрон...
И кресты вышивает последняя осень 
По истертому золоту наших погон. 

И от боли душевной желанье напиться. 
Продаются святыни, и совесть, и честь. 
Господа офицеры, разве можем смириться, 
Пока Родина есть, да и мы еще есть. 

Мы у Господа Бога прощенья не просим. 
Черт и дьявол не знают, где наш гарнизон. 
И кресты вышивает последняя осень 
По истертому золоту наших погон. 

Комментарий: Известная «белогвардейская» песня, популярная, однако, среди офицеров Советской Армии в 70-80-е, чему сам был свидетелем. Вариант приведенный здесь был услышан и записан в 1988 на ХХ Московском слёте КСП. Автор, понятное дело, не установлен, но то что это стилизация сомнений не вызывает. Песня изобилует огрехами – так, эскадрон недвусмысленно указывает на кавалерию, но тогда причём тут пехотные «шеренги по восемь»? Равно, и что значит «уносить мертвецов на рыси»? Привязывать их к сёдлам на манер южноамериканских гаучо? В общем некоторые неясности хотелось бы прояснить. В разночтениях встречается и такой вариант: «Нас уже не хватает в шеренгу по восемь; офицерам наскучил солдатский жаргон.»

1. Это было

Мы ходили в атаку все
По кровавой степной росе.
Мы оставили отчий дом
Перед страшным судом.

Это было со мной и с тобой -
Наш последний смертельный бой.
То, что помнит из нас любой,
Стало нашей судьбой.
Это было со мной и с тобой.

Нас застала беда врасплох -
Не понять, кто хорош, кто плох.
И мы служим одной стране
На гражданской войне.

Это было со мной и с тобой -
Наш последний смертельный бой.
То, что помнит из нас любой,
Стало нашей судьбой.
Это было со мной и с тобой.

Наши души полны обид -
Уже каждый второй убит.
Каждый первый слезу смахнул,
Но с пути не свернул.

И как птицы летят в дали,
Не хватило им здесь земли.
Ну а нам улетать нельзя -
Это наша земля.

Это было со мной и с тобой -
Наш последний смертельный бой.
То, что помнит из нас любой,
Стало нашей судьбой.
Это было со мной и с тобой.

Нас еще помянут добром,
Станет подвигом наш разгром.
Наши души перекрестят
Полстолетья спустя.

Это было со мной и с тобой -
Наш последний смертельный бой.
То, что помнит из нас любой,
Стало нашей судьбой.
Это было со мной и с тобой

2. Мы скорбим по России

Мы богаты лишь тем, что в России родились.
Только это у нас никому не отнять.
Мы всегда и везде русским флагом гордились
И забывшим про Родину нас  не понять.

Наше сердце не там, где покой и достаток,
Если это вдали от российских полей.
Мы бы отдали все, чтобы жизни остаток
Провести среди праведных русских людей.

Наш размах и простор невозможно измерить,
Нашу удаль и бунт тяжело укротить.
Чтоб любовь испытать, ее нужно проверить
Расставаньем и горем ее освятить.

Одного за другим нас несчастья косили,
Мы терялись и гибли в чужой стороне.
Мы скорбим бесконечно, скорбим по России -
Безвозвратно ушедшей великой стране.

Музыкант в аксельбантах нам песню выводит,
Что знакома душе с гимназических дней.
Наше солнце над миром пускай не заходит,
Может луч попадет и России моей.

Наше сердце не там, где покой и достаток,
Если это вдали от российских полей.
Мы скорбим бесконечно, скорбим по России -
Безвозвратно ушедшей великой стране.

3. Из ниоткуда - в никуда

Святая связь времен утрачена.
Нас больше нету, Господа!
Плывем распяты, расказачены
Из ниоткуда в никуда.

Плывем распяты, расказачены
Из ниоткуда в никуда.
Нас все терзали опасения -
Куда направим мы страну.

Не уповайте на спасение,
Когда корабль идет ко дну.
Не уповайте на спасение,
Когда корабль идет ко дну.

Мы ошарашены, растеряны,
Кругом кровавая вода.
Плывем повешены, расстреляны
Из ниоткуда в никуда.

Плывем повешены, расстреляны
Из ниоткуда в никуда.
Погибнут с нами дети, женщины,
ни поясов, ни шлюпок нет.

Мы со страданием повенчаны
Теперь на много-много лет.
Мы со страданием повенчаны
Теперь на много-много лет.

Отныне мы нигде не прошены,
И нам попутчицей беда.
Плывем на волю волнам брошены
Из ниоткуда в никуда.

Плывем на волю волнам брошены
Из ниоткуда в никуда.
Святая связь времен утрачена.
Нас больше нету, Господа!

Плывем распяты, расказачены
Из ниоткуда в никуда.  

4. Остров Крым

Мы спустились на юг.
Конь, мой преданный друг,
Меня вынес из вьюг и пожаров.
И собралась вся знать
В православную рать,
Чтобы натиск сдержать комиссаров.

Остров Крым, остров Крым
Тихо стелется дым
И уносится вдаль канонада
Мы останемся здесь.
Мы останемся с ним.
Ждет на небе нас Божья награда.

Мы сюда прорвались,
Чтоб надежды сбылись,
Чтобы наши спаслись от расстрела.
И на верность России
Мы здесь поклялись.
Там где Кремль и Нева нету белых.

Остров Крым, остров Крым,
Я умру молодым.
Пуля стукнет в висок медным гонгом
Больше некуда плыть.
Ах, как хочется жить
Нам в России здесь, а не в Гонконге!

Мы сошлись у реки
И скрестили штыки,
И в крови башлыки, сабель танец.
Кто-то будет один
На Руси господин -
Большевик, дворянин иль иностранец.

Остров Крым, остров Крым,
Ранним утром седым
Сотня степь рассекает аллюром.
Нам бы ночь не отдать,
Нам бы день простоять,
Чтобы с диким не жить Сингапуром.

Наш отчалил ковчег,
Начинается бег,
Расставанья на век иль скитанья.
Кто на борт не успел,
Может лучший удел -
Пуля в лоб,чем расстрел иль изгнанье.

Остров Крым, остров Крым,
Как ты мною любим!
Как Россия от края до края.
Только Дон да Кубань,
Не Гонконг, не Тайвань
И у русских судьба роковая.

Комментарий: Эти стихи вопреки распространенному в народе мнению принадлежат не «белому офицеру, эмигрировавшему из России», а нашему современнику, Николаю Ивановичу Жданову-Луценко (1954 г.р.). Приведу здесь его краткую биографию:
«Жданов-Луценко Николай Иванович, русский, родился в 1954 году в г. Москве. В 1976 году окончил с отличием Институт стран Азии и Африки при МГУ. Историк-японовед, кандидат исторических наук, профессор. Работал в Институте Дальнего Востока Академии наук СССР. Один из первых участников разработки тихоокеанской стратегии Советского Союза, взаимоотношений в четырехугольнике СССР- США-Китай-Япония. С 1982 по 1986 г. собственный корреспондент ЦТ и Всесоюзного радио, член Союза журналистов и Союза писателей РФ. Член-корреспондент Академии Российской словесности. Основатель (1988) и президент первой в СССР независимой телекомпании “Ника ТВ”: впервые создал негосударственную патриотическую телекомпанию, многие филиалы которой сегодня плодотворно работают в различных регионах России. Инициатор проекта полета журналиста в космос. Прошел отбор в космонавты-исследователи (1990). В 1994-1995 гг. министр Республики Крым по внешним связям и массовой информации; Н.И. Жданов-Луценко до сих пор помнят в Крыму как защитника русских перед лицом насильственной украинизации. Оставался в Симферополе вплоть до свержения президента Крыма киевскими националистами и разгона пророссийского правительства. Профессор МГИМО Министерства иностранных дел России (1995-1997). Член Совета по внешней политике Комитета по международным делам ГД (с 2000 г.). Много сделал для развития отношений России с Тайванем, привлечения тайваньских инвестиций в российскую экономику. Работал советником и помощником депутатов Верховного Совета РСФСР и трех созывов Государственной Думы ФС РФ, в 1993 г. был на стороне защитников парламента. В настоящее время работает в Комитете по бюджету и налогам Госдумы.»

 
Гражданская война
Автор: Михаил Каиров

Что за дивный рассвет над Москвою-рекой?
То ль заря, то ль пожар, то ль сиянье церквей...
Что за страшный пожар над Россией-страной?
Ты ли, Родина, режешь своих сыновей?

Что же слышно окрест? Иль мерещится мне:
То ли колокол бьёт, то ли залпы звенят...
То Егорий, на белом возникнув коне,
Собирает под русские стяги отряд.

И знамена России взмываются ввысь – 
И державный трехцвет, и Андревский стяг,
И проходят войска, уходя на века,
По брусчатке булыжной печатая шаг.

А матросы в бушлатах сшибают орлов
И срывают знамёна, кидают их в грязь.
И рабочие с Пресни громят юнкеров,
И расстрелян в ЧК их сиятельство князь.

А государь-император злодейски убит
И голодные вороны кличут с крестов...
Где ж ты символ России? Ты напрочь забыт,
Ты растоптан полками латышских стрелков

А в России вовсю полыхает война – 
От Романов-на-Мурман до жарких степей.
И от крови людской издыхает страна
Безвозвратно теряя своих сыновей

И сквозь пламень и дым, сквозь лихую пальбу
В белой дымке за нами Россия встаёт, 
Та, которой сломал, искалечил судьбу
Этот грозный кровавый семнадцатый год.

Комментарий: Не то чтобы точно белогвардейская, но укладывающаяся в концепцию сборника песня. Современная, конца 80-х. Услышана в 1989 на одном из слётов КСП, там же и записана, исполнял автор, Миша Каиров.

 
Воинам Белой Гвардии
Автор: Александр Рытов

Стоят кресты на черных сопках,
Ночной погост под ветра шум,
Как батальонная коробка,
Которой вновь идти на штурм.

Морские волны пульсом вечным
На скалах выбьют имена,
И список этот бесконечный
Не уничтожат времена

Чужбины, грусти дни пустые,
Где тает жизнь еще быстрей,
И растворяется Россия
С гудками крымских кораблей.

И снова в сердце как цунами
Счастливых лет манящий зов.
И словно сказочный орнамент -
Изгибы русских берегов.

Тропинки – следы молодых юнкеров
Автор: Александр Рытов

Там птиц голоса, как последние стоны,
Усадьбы мертвы и не слышат мой зов.
Там листья - погоны, полянки - шинели,
Тропинки - следы молодых юнкеров.

В садах - тишина, блеклый луч на постели.
В душе - диким эхом немыслимый бег.
Но ветер - надежда, цветы - акварели,
Дорога - прощанье с ушедшим навек.

Исхожены смертью знакомые тропы,
Но в памяти свет наползающих туч,
Там ночь - чья-то ласка, рассвет - чей-то шепот,
Там полдень - беседка и вьющийся плющ.

Мерцание звезд - как осколки короны
Над миром забытых врагом уголков.
Там листья - погоны, полянки - шинели,
Тропинки - следы молодых юнкеров.

Господин Ротмистр
Автор: Александр Рытов

Вздыхает костер тяжело и устало,
Последние угли зловеще шипят,
А в облачной дымке видны перевалы,
С которых не будет дороги назад
Господин ротмистр, не пора ль начинать, 
Уже вскоре рассвет заблестит над рекою
Ну так коли пора - прикажите седлать,
Объявите по фронту: "Кавалерия, к бою!"

Вы вспомните, сударь, лихие кареты,
Как пела мазурка и всхлипывал вальс,
Все наши забавы уже в сумерках где-то,
Все будто ушло в беспросветную даль.
Вы лучше забудьте былые обиды
И к черту гоните от сердца печаль,
Не думайте, сударь, про страх быть убитым,
Про пьяные сны и разбитый хрусталь...

На наших фуражках, клинком не задеты
Сияют кокарды с двуглавым орлом
И прячем мы к сердцу свои амулеты,
И быстрый аллюр нам все кажется сном.
Мы бережно прячем свои медальоны
С портретами тех, кто нам дорог и мил...
Быть может, нас пуля в сражении не тронет,
Быть может, минует беспутье могил.

Юнкера
Автор: Александр Рытов

Господа, господа офицеры,
Мы пропали, закрыты пути.
Вышло солнце загробного цвета
На пустом небосклоне земли

Наши кони, наверно, устали
И несут нас неясно куда.
Нам напрасно цыганки гадали,
Превещая лихие года.

Но посмотрите, посмотрите, что с нами стало:
Наш мундир весь разорван клинком,
И прервался звук старой гитары
В офицерском салоне пустом.

Извините, за все извините -
За любовь и кровавый эфес,
И за то, что живем в этом мире
Словно ангелы с чуждых небес.

Юнкера, золотые погоны,
Вас друзья провожают в поход,
И текут по щекам вашим слезы,
Превращаясь в сверкающий лед...

Последний патрон
Автор: Александр Рытов

Наступает рассвет, тает серый туман,
А за ним только боль, только кровь наших ран.
А на старом Кремле сбит орел золотой,
И на русской земле нет уж веры былой

Слезы тяжких потерь молвят песню свою,
А на Яузе смерть разгулялась вовсю.
До сих пор не умолк голос пуль у дворца,
Алексеевский полк там стоит до конца.

Пули всюду свистят, испытуя судьбу,
На Остоженке штаб весь в огне и дыму.
Пусть убитых не счесть, но всегда и везде
Офицерская честь неподвластна беде.

Бой был долгим, как сон, и нет сил для броска,
И последний патрон сбережен для виска.
А на старом Кремле сбит орел золотой,
И на русской земле нет уж веры былой.

Комментарий: Песни Александра Рытова, нашего современника. Насколько мне известно у него записан компакт-диск "Господин ротмистр".

Все эти произведения написаны как песни, что, конечно, не означает, что их нельзя воспринимать как просто стихи. Сейчас многое из этого воспринимается как кич, однако в те годы писалось совершенно искренне. Тем не менее, хочу подчеркнуть, что хотя автор сочувствует своим героям и считает себя продолжателем их политической борьбы (см. "Вступление"), но не отождествляет себя с ними: вздыхают о потерянной любви и предпочитают смерть эмиграции они, а не я. Произведения цикла расположены не по хронологии написания, а по хронологии действия. Черта под белогвардейской темой в моем творчестве подводится в стихотворении "Эпитафия пассеизму".

Ю. Нестеренко

1. Вступление

Герои вставали под пули,
И их накрывали знамена...
Что толку в последнем почете,
Коль выпал такой вам исход?
На утреннем солнце блеснули
Мои золотые погоны -
Наследником Белого дела России я выступлю в этот поход.

На стертом сукне на зеленом
Валяются мятые карты,
Да пара порожних стаканов
Стоит возле края стола...
И только в мозгу распаленном
Над городом реют штандарты,
И освободителей звоном встречают кремлевские колокола.

От Киева, Дона, Самары
До Владивостока и Крыма
Прошли вы по крови и грязи -
Ваш жребий ужасный таков.
Но, что там ни лгут комиссары,
Возмездие неотвратимо!
Россия восстанет из пепла, низвергнув империю большевиков.
1988

2. Девять дней отступали

Девять дней отступали
До последней земли.
Скольких мы потеряли
В придорожной пыли!

В этом парке у моря
Будем насмерть стоять -
Просто некуда более 
Нам отступать.

А за нами морские
Волны лижут гранит.
А пред нами Россия
Пыльной степью лежит.

Пыль стоит над степями
От ударов копыт,
Черный дым над полями
Поднимаясь, летит.

Над последней стоянкою
Запылает закат,
И нагрянет с тачанками
Их передней отряд.

Остаемся на месте,
Смерть сумеем принять,
Жизнь отнимут, но чести
Им у нас не отнять.

Боже наш, боже правый,
Где же правда твоя?
На обломках державы
Вопрошаю тебя!

В этот вечер навечно
Обратимся в ничто,
Все мы грешны, конечно,
Но Россию - за что?

Натерпелась немало
От минувших веков,
Но еще не бывало
С ней таких катастроф.

Этот новый мессия
Все сметет, что же даст?
Вдруг не сможешь, Россия,
Ты стерпеть в этот раз?

Небо синее, синее,
Дали в дымке пусты.
Мы пред нашей Россиею
Оставались чисты,

Но теперь умираем,
Не спася - погубя!
На кого оставляем, 
Россия, тебя?

Ах, Россия, что сделают
Эти люди с тобой,
Все снесут неумелою
Грубой рукой.

Мчит слепая стихия,
И куда занесет?
Ах, Россия, Россия,
Ты прости нас за все!

Ты прости нас, Россия,
Тебе были верны,
Но сегодня бессильны
Прежней славы сыны.

Нам испить эту чашу,
Как горька в ней вода!
Это общая наша
Вина и беда.
1987

3. Пол-России в дыму

Пол-России в дыму,
Дымом застланы дали,
Наши судьбы подобны горячечным снам.
Все, что мы не смогли,
Все, что мы потеряли,
Пусть зачтется когда-нибудь все-таки нам.
Наше страшное время,
Безумные годы!
Господа либералы, народ вас надул!
Вы молили сто лет:
Дайте волю народу!
Он устроил из воли кровавый разгул.
Что творится с Россией?
Что с русской землею?
Не росою, а кровью умыта она!
Император расстрелян
Со всею семьею,
Брата вешает брат - вот такая война.
Всюду смерть, всюду хаос,
Расстрелы, застенки,
Как спасти нам державу от этих людей,
Если цвет русской нации
Гибнет у стенки,
Если женщин они не щадят и детей?
Ах, жива ли Аннет?
Помню первые встречи,
Как гуляли мы с ней в златоглавой Москве...
Ныне голод у них,
Топят книгами печи,
Да над трупами бьется  и х  флаг в синеве.
Отступаем. Деникина
Взяли за глотку,
И все дальше и дальше те прежние дни...
Ну а в наших домах
Мужичье хлещет водку,
И блюют на шедевры искусства они.
Весь охвачен народ
Разрушительной страстью,
Но ему непонятно средь воплей лихих,
Что устроят  о н и
Узурпацию власти,
Диктатура же хамов страшнее других.
Это поняли мы,
Но пред  н и м и  бессильны,
Если с  н и м и  народ, если люди глупы...
На кострах красных флагов
Сгорает Россия
Под восторженный рев полупьяной толпы.
Мы прижаты к реке,
На исходе патроны,
Скоро выкосит нас большевицкий свинец.
Господа офицеры,
Срывайте погоны -
Наше дело проиграно, это конец!
За границу бежать?
Непонятно вам, что ли,
Русский я, и иного мне выход нет -
Выйду в русское поле,
Широкое поле,
На закате приставлю к виску пистолет...
1988

4. Белая вьюга

Все темные силы проснулись от спячки,
Одних ослепя, а других - погубя,
В кровавом бреду, в полоумной горячке
Россия казнит, убивает себя.
Что правда, свобода, коль нет даже хлеба?
Костями засеяны наши поля!
Над нами бездонное, черное небо,
Под нами - залитая кровью земля.
На белом снегу стынут красные пятна,
Россия больна, безнадежно больна!
Увы, слишком многим еще не понятно,
Кому это нужно и чья здесь вина.
В замерзшей и замершей Первопрестольной
Аресты, расстрелы, отчаянье, страх,
Куранты стоят, звон умолк колокольный,
Лишь стаи ворон на церковных крестах.
Где мир, где порядок, где слава, где совесть?
Холопская банда в Московском Кремле...
И кровью написана страшная повесть
Об этой покинутой Богом земле.
Все рухнуло разом, растерзано в клочья!
И пал Третий Рим жертвой диких племен!
Бескрайнюю степью, холодную ночью
Сквозь белую вьюгу идем за кордон.
А белая вьюга колышет знамена
И свищет, и стонет, и бьется вдали,
И звездочки снега летят на погоны -
С беззвездного неба на плаху земли.
О, что же наделала ты, Русь Святая!
Тебе мы уже неспособны помочь!
Лишь белая вьюга наш след заметает,
За красным закатом - бескрайняя ночь...
1989

5. Опрокинулось небо и тонет в широком Дону 

Опрокинулось небо и тонет в широком Дону,
Ветер по степи рыщет и гнет ковыли до земли,
Отвлечешься, развеешься, только забудешь войну -
И тотчас громовые раскаты услышишь вдали.
То не гром, господа! Наступает последний парад!
Словно красный пожар, на востоке пылает рассвет.
Мы идем в этот бой не для славы, не ради наград,
На победу надежда мала, только выбора нет!
Будут прокляты те, кто остался стоять в стороне -
Те, кто предал, и те, кто на это спокойно смотрел!
Вы поймете, что гибнет Россия по вашей вине,
Лишь тогда, когда красные вас поведут на расстрел!
Ну а мы - не умеем, не выучены выбирать
Между честью и подлостью, долгом и красным пайком,
Так, как шли побеждать, нам придется идти умирать
За трехцветное знамя, что в небе летит над полком.
Нет, не ради дворянских, заслуженных дедами прав
Под огнем поднимаются белые наши полки!
Сын крестьянина здесь и Российской Империи граф
В равном чине, за дело одно обнажили клинки!
Так что, ваше сиятельство, все мы сегодня равны,
Лавр Георгич Корнилов был сам из простых казаков.
Полетят наши души, забыв ордена и чины,
Как по полю широкому тени летят облаков.
Так вперед, господа! И летим мы вперед под огнем,
Пулеметной пальбой заглушен дробный топот копыт.
И на полном скаку я вдруг падаю вместе с конем
И понять не могу, что со мной - неужели убит?!
Пред глазами туман, только слышу сквозь выстрелы я:
"Не печальтесь, воздастся на небе погибшим за честь,
И за все преступленья, поверьте, найдется судья -
Коль не вы - ваши внуки свершат справедливую месть!
Может быть, через сто, может быть, через семьдесят лет
Все, чем грезили вы, воплотится должно наяву:
По России пройдут они славной дорогой побед
И под звон колокольный торжественно вступят в Москву!"
1991

6. Третий год по России нас бурей швыряет 

Третий год по России нас бурей швыряет,
Третий год греюсь я у походных костров,
Третий год я людей, дорогих мне, теряю
В мясорубке страшнейшей из всех катастроф.
Не дойдя до Москвы, не добравшись до Крыма,
Я застрял средь России, объятой огнем.
Небеса скрыты пологом черного дыма -
Нас не видит господь, мы забыли о нем.
Все теперь позади: лихорадка сражений,
Радость наших побед, горечь наших утрат,
И кошмар отступлений, и боль поражений,
И последний тот бой, наш последний парад.
Ах, ma chere Natalie! Как тебя вспоминаю,
Комом в горле становится злая тоска.
Я тебя потерял, где теперь ты, не знаю -
Дай-то бог, чтоб в Париже, а вдруг в ВЧК?
Ты теперь бы, должно быть, меня не узнала,
А узнав - ужаснулась тому, чем я стал.
Помнишь ли упоенье последнего бала?
Ах, каким все прекрасным тогда я считал!
Вот и кончился бал, господа офицеры!
И вчерашний лакей гонит нас от ворот...
Ни любви, ни России, ни славы, ни веры!
Торжествующий хам, веселящийся сброд!
Ах, Мишель, mon ami! Как всегда был ты весел!
Ты б утешил меня или что-нибудь спел...
Я в тот день восьмерых комиссаров повесил,
Но тебя одного я спасти не успел.
Как герои, погибли Орлов и Голицын,
Помню смерть Трубецкого, и как схоронил
Своего денщика, что в бою за Царицын
Своей грудью от пули меня заслонил.
Позади у меня - лишь кресты да могилы,
Впереди - только кровь бесполезной борьбы,
И надежд - никаких! Дай мне, господи, силы
Не лишиться рассудка от этой судьбы!
Я теперь - атаман полупьяного сброда,
Офицер без фамилии и без погон...
Чем мои лучше "слуг трудового народа"?
Так же грабят, насилуют, жрут самогон.
Да, не все таковы, и других есть немало -
Тех, что мстят за родных и поруганный кров,
Только нет никого, кто меня понимал бы,
Эти люди и я - из различных миров.
Вот сегодня опять улыбнулось мне счастье -
Я хозяин округи на 2-3 часа:
Подойдут регулярные красные части,
И опять оступать нам придется в леса.
И теперь я сижу в кабаке у дороги,
И меня развлекает трактирная шваль.
Веселись, атаман! Позабудь все тревоги!
Утопи в русской водке тоску и печаль!
И хрипит грамофон о былом, о далеком,
Песнь о чистой любви в этом грязном углу...
Слушать нет больше сил! Это слишком жестоко,
Ради бога, снимите с пластинки иглу!
Все погибло навек. Что ж теперь нам осталось?
Только мстить за Россию, друзей и себя,
Только драться, про жалость забыв и усталость,
Да сидеть в кабаках, о минувшем скорбя.
Вот сегодня опять в исполнение мести
Пятерых коммунистов повесили в ряд.
Я узнал одного. Мы учились с ним вместе.
Но он стал комиссаром и сам виноват.
Впрочем, все ни к чему... Все теперь бесполезно:
Слишком поздно, уже ничего не спасти,
И Россия повисла над адскою бездной -
И вперед ей нельзя, и назад нет пути.
Цари убит, веры нет и отечества тоже,
Кровь и смерть, беспощадный бессмысленный бой...
Как же ты допустил это, Господи Боже?
В чем же так провинились мы перед тобой?
Моя гибель, наверное, не за горами,
Лишь одна мне надежда на этой войне -
В православном французском каком-нибудь храме
Natalie панихиду отслужит по мне.
1990
				
7. Русская рулетка

Безумными, безудержными снами
Промчались эти страшные года.
Лежит Константинополь перед нами -
Конец дороги нашей, господа!
Все позади. И мы уже бессильны
Истории скомандовать "кругом!"
Мы не смогли спасти тебя, Россия,
Мы и себя спасли с большим трудом.
Все позади. Весь ужас отступленья,
Бои, налеты, кровь, огонь, пальба.
В портах за место в шлюпке шло сраженье,
Но все же сохранила нас судьба.
Но радоваться лишь, что сами целы -
Ведь это недостойно, черт возьми!
Ведь, господа, мы все же офицеры,
А здесь мы стали лишними людьми.
Вы прежде в Петербурге, князь, блистали,
А здесь метете площадь по утрам.
И вы, полковник, думали едва ли,
Что вы играть пойдете по дворам!
А вы - гвардейским были офицером,
А ныне докатились до сумы!
Чужие люди и чужая вера,
Чужое все и здесь чужие мы.
Мы загнаны сюда, как звери в клетку,
Все кончено, нам нечего терять,
И нам осталаь русская рулетка -
Простой азартный способ умирать.
Заряжен револьвер одним патроном,
Раскручен барабан, и ствол к виску,
Но в пустоту вновь бьет курок взведенный,
Вновь не прервет российскую тоску.
Я ваши поздравленья принимаю,
Я жив остался, и пока что рад.
Но мы не сможем, чести не теряя,
Жить здесь и не вернемся уж назад.
И невозможно нам забыть о прошлом,
Так кто мой выстрел хочет повторить?
О господи, как глупо и как пошло
Приходится из жизни уходить...
1988

8. Россия. Белогвардейский сонет

Начавшись с малых княжеств, ты росла
И стала необъятною державой.
Овеяна величием и славой,
Ты в новое столетие вошла,

Но грянул бунт - жестокий и кровавый.
Ты стала уменьшаться. Ты была
Сибирью, Югом, севером. Дела
Все хуже шли - пред красною оравой

Ты таяла. Остался только Крым.
Исчез и он, как город на песке -
Ты сжалась до размеров парохода...
И стала ты, когда растаял дым,
Засохшею фиалкой в дневнике
Участника Ледового похода.
1993

Комментарий: Нестеренко Юрий Леонидович, он же YuN, родился в 1972 году в Москве. В 1989 окончил физматшколу 542 при МИФИ и поступил в означенный институт на факультет кибернетики. В 1995 окончил МИФИ с красным дипломом. В настоящее время занимается больше литературой, чем программированием, хотя с последним тоже не распрощался (в частности, является автором всефидошно известной игры FIDO). Был одним из сценаристов игры "Иван Ложкин: цена свободы". Ведущий автор единственного в России мультимедийного журнала об играх GEM. Неоднократный лауреат Всероссийского Пушкинского молодежного конкурса поэзии. Автор многих стихов, прозы (преимущественно научной фантастики) и юмористических произведений (последние, в частности, периодически публикуются в журнале "Компьютерра").

 
Над Доном снег...
Автор: Вадим Цыганов

Над Доном снег кружится, словно пух.
Снежинки крупные ложатся в воду.
Нам надо выбирать одно из двух - 
Жизнь или смерть, позор или свободу.
Эй, казаки, пришпорьте лошадей,
Нам вряд ли счастье нынче улыбнётся.
Но мы посмотрим, чья же кровь красней,
Когда наш эскадрон в Ростов вернётся.

Не танцуй, не танцуй подо мной,
Конь ты мой, вороной, удалой,
Скоро будет хозяин другой
У тебя, конь ты мой вороной...

Нас обнимает смерть по одному,
И замерзают слёзы на ресницах,
И мертвецы уходят в тишину, 
Не успевая Богу помолиться.
Эх, казаки, куда нам отступать?
Нам этот бой на небесах зачтётся.
А на Дону приятней помирать,
Недаром вольным Дон у нас зовётся!

Не танцуй, не танцуй подо мной,
Конь ты мой, вороной, удалой,
Скоро будет хозяин другой
У тебя, конь ты мой вороной...

Комментарий: На этот текст я натолкнулся случайно. Насколько я могу судить по автору текста песня скорее всего из репертуара Вики Цыгановой, эстрадной певицы, одно время увлекавшейся белогвардейско-офицерской романтикой, андреевскими флагами и золотыми погонами. Но текст, что интересно неплох, так что с удовольствием привожу его здесь.

 
Марш дроздовцев
Автор не установлен

Из Румынии походом 
Шёл Дроздовский славный полк,
Для спасения народа
Исполняя тяжкий долг. (Вар. - Нес геройский, трудный долг)

Генерал Дроздовский гордо
Шел с полком своим вперед
Как герой, он верил твердо,
Что он Родину спасет.

Верил он, что Русь святая
Погибает под ярмом,
И, как свечка восковая,
Догорает с каждым днём.

Верил он - настанет время,
И опомнится народ,
И он сбросит свое бремя
И за нами в бой пойдет.

Много он ночей бессоныз
И лишений выносил,
Но героев закаленных
Путь далекий не страшил.

Шли дроздовцы твёрдым шагом,
Враг под натиском бежал,
И с трёхцветным русским флагом
Славу полк себе стяжал.

Этих дней не стихнет слава,
Не замолкнет никогда,
Офицерские заставы
Занимали города.

Пусть вернёмся мы седые
От кровавого труда.
Над тобой взойдёт, Россия,
Солнце новое тогда.

Комментарий: Самая настоящая, взаправдашняя белогвардейская песня. Марш дроздовцев (Дроздовского полка) был очень популярен и впоследствии послужил основой для не менее популярной советской песни «По долинам и по взгорьям...». Хотя этимологию «По долинам...» проводили от «Песни сибирских стрелков», эмигранты первой волны до конца дней своих считали С.Алымова (автора текста) и В.Александрова (обр.музыки) бессовестными плагиаторами.
Песня описывает реальное историческое событие – переход отряда под командованием полковника Дроздовского из Румынии в Россию. Вот как это отражено в мемуарах А.И.Деникина:

С приходом на Дон восстановилась связь с внешним миром, и мы были ошеломлены нахлынувшими со всех сторон неожиданными новостями. 23 апреля донским ополчением Южной группы полковника Денисова взят был Новочеркасск.
Глава посланного туда от Добровольческой армии представительства, генерал Кисляков в своих донесениях определять положение с большой осторожностью: "полевой армии" в истинном смысле этого слова на Дону еще нет; казаки по прежнему в боях не всегда устойчивы; то, что там происходит — пока еще только местные восстания, не вполне прочно взятые в руки". Но несомненно, что восстания эти серьезные и на большом пространстве, за исключением двух округов, обнимающие всю область.
Как будто в подтверждение его слов, 25 апреля большевики с севера повели наступление на Новочеркасск и ко второму дню овладели уже предместьем города, переживавшего часы сильнейшей паники. Казаки не устояли и начали отступать. Порыв казался исчерпанным, и дело проигранным. Уже жителям несчастного Новочеркасска мерещились новые ужасы кровавой расправы...
Но в наиболее тяжелый момент свершилось чудо: неожиданно в семи верстах к западу от Новочеркасска, у Каменного Брода, появился Офицерский отряд полковника Дроздовского, силою до 1000 бойцов, который и решил участь боя.
Это была новая героическая сказка на темном фоне русской смуты: два месяца из Румынии, от Ясс до Новочеркасска, более тысячи верст отряд этот шел с боями на соединение с Добровольческой армией. (Данные о походе Дроздовцев взяты из "Воспоминаний участников", редактированных полковником Колтышевым.) Чтобы удержать от падения Румынский фронт, генерал Щербачев в конце 1917 года приступил к переформированию корпусов в национальные соединения, главным образом украинские. Мера эта не привела ни к каким результатам, не находя почвы в солдатских настроениях и встретив решительное противодействие со стороны большей части офицерства.
Общие невыносимые условия армейского быта, введение выборного начала и система национализации создали большие кадры бездомного офицерства, которое частью разъезжалось, но в большинстве оседало в крупных городах фронта и в пунктах квартирования высших штабов.
Едва ли где либо слагалась более благоприятная обстановка для добровольческих формирований, чем на Румынском фронте. Тем более, что сохранившие дисциплину румынские войска сдерживали в известной мере своеволие распущенных тыловых банд русских солдат, а союзные миссии имели тогда еще большое влияние на румынское правительство.
Офицерство ждало приказа, ждало, чтобы во главе его стал авторитетный начальник, который повел бы его на борьбу. Это стремление усилилось еще более, когда стало известным, что генерал Алексеев прислал письмо генералу Щербачеву, которым сообщал о создании Добровольческой армии, об ее целях и приглашал добровольцев на Дон. Генерал Щербачев не нашел в себе достаточно решимости чтобы стать во главе движения, или, по крайней мере, придать ему сразу широкие организованные формы. Несомненно, в этом отношении на него повлияло резкое противодействие украинского комиссара Чеботаренко и колебания французской миссии, увлекавшейся тогда созданием самостоятельной Украины и "союзной украинской армии" — идеей, стоявшей в прямом противоречии с началами положенными в основу добровольчества. Не взяв на себя задачи формирования добровольческого отряда, ген. Щербачев, вместе с тем, не откликнулся и на просьбу ген. Алексеева об организации планомерной отправки офицеров на Дон. Инициатива пришла снизу.
Полковник Михаил Гордеевич Дроздовский, бывший командующий 14-й пех. дивизией, после настойчивых просьб в начале декабря получил разрешение Щербачева формировать добровольческие части.
Храбрый, решительный, упорный человек, большой патриот, Дроздовский взялся лихорадочно за дело, и скоро в окрестностях Ясс (местечко Соколы) он начал собирать добровольцев, преимущественно офицеров, и накапливать военное имущество. Какими оригинальными средствами приобреталось оно, об этом образно говорят участники:
"... Добровольцы устраивали у дорог, вблизи путей следования удиравших с фронта частей, засады; неожиданно нападали на голову колонны и захватывали ехавших обыкновенно впереди начальников; затем быстро и решительно отбирали от всех оружие, увозили с собой необходимое имущество, а иногда забирали и офицеров, следовавших с частями". Никакого сопротивления солдаты при этом не оказывали.
Таким путем отряд Дроздовского приобрел оружие, легкую и тяжелую артиллерию, техническое имущество и обоз.
Между тем, украинская рада приступила к сепаратным переговорам о мире с центральными державами Только это обстоятельство раскрыло, наконец, глаза союзным миссиям, и они более внимательно начали относиться к идее добровольчества. Под их влиянием и ген. Щербачев решил расширить рамки организации и приказом от 24 января учредил должность "инспектора по формированию добровольческих частей". Дроздовский был отодвинут на задний план, а инспектором назначен ген.-маиор Кельчевский; при нем большой штаб; предположено было формировать отдельный корпус.
В своем первом приказе новый руководитель обратился к добровольцам со следующими словами: "... Вам, скромные, но мужественные люди, отрезвевшая Русь скажет спасибо за то, что среди всеобщей злобы и подозрений, среди анархии и подлых наветов... вы с верой в Бога взялись за великое дело по созданию силы для борьбы по восстановлению порядка и на защиту будущего Учредительного Собрания"...
Офицерство стекалось, однако, медленно. Те причины духовного переутомления и всеобщего нравственного упадка, о которых я говорил раньше, здесь, на Румынском фронте обострялись еще отсутствием имени. Имени — привлекающего, импонирующего, вокруг которого могли бы объединиться все, сохранившие "светильники непогашенными". В результате из всего огромного численно Румынского фронта к концу февраля собралось в районе Ясс (1-я бригада полк. Дроздовского) около 900 добровольцев, в районе Кишинева (2-я бриг. ген.-лейт. Белозора) около 800. Одесса, в которой насчитывалось до 15 тысяч офицеров, эта — "прекрасная Ниневия, где все продается и все покупается" — не откликнулась вовсе...
27 января Украина заключила мир с Германией. Румыния увидела себя окончательно покинутой и в свою очередь приступила к сепаратным переговорам с центральными державами. К этому времени, согласно распоряжению совета комиссаров, русские корпуса начали оставлять фронт, пытаясь прорваться на север, к Черновицам. Румыны выставили там заслон и, убедившись в полной не боеспособности наших войск, приступили к их разоружению. Лишь несколько частей оказало незначительное сопротивление; все огромные запасы фронта остались в руках румын.
Вместе с тем, изменилось в корне отношение румын к русским, которых они считали единственными виновниками своих бедствий; широкою волною разлилась ненависть ко всему русскому, не раз проявлявшаяся в насилиях и оскорблениях, которые трудно будет когда-либо забыть неповинному, и без того исстрадавшемуся тогда русскому офицерству. В виду нового направления румынской политики, добровольческая организация, проповедывавшая "борьбу с большевиками и немцами — их пособниками", оказалась в чрезвычайно трудном положении. Немецкие войска начали движение в пределы незанятой еще Румынии; сочувствовавшие нам союзные миссии стали покидать Яссы; румынское главное командование в угоду немцам предъявило категорическое требование о разоружении и расформировании добровольческих бригад.
Но окончательный удар делу был нанесен во второй половине февраля. Генералы Щербачев и Кельчевский решили, что при сложившемся международном и внутреннем русском положении дальнейшее существование организации бесцельно. Был отдан приказ, который освобождал офицеров от данных ими обязательств и распускал добровольческие бригады.
Казалось, что дело окончательно погибло. Ген. Белозор распустил 2-ю бригаду. Но полковник Дроздовский не мог помириться с крушением начатого им дела. С непоколебимым упорством он говорил смущенным офицерам:
— Не падайте духом! Только действительно неодолимая сила может остановить нас, а не ожидание возможности встретиться с ней.
Дроздовский категорически отказался исполнить приказ и продолжал формирование, поставив себе целью скорейшее движение на Дон, на соединение с Добровольческой армией, куда влекли всех имена признанных вождей — Корнилова и Алексеева. Бригада откликнулась на призыв своего начальника.
Начались пререкания со штабом фронта и борьба с румынским правительством, постановившим не выпускать бригаду с оружием в руках. Дроздовский заявил решительно, что "разоружение добровольцев не будет столь безболезненно, как это кажется правительству" и что "при первых враждебных действиях город (Яссы) и королевский дворец могут быть жестоко обстреляны артиллерийским огнем".
Действительно, 23 февраля, когда румынские войска начали окружать м. Соколы, против них развернулись цепи добровольцев, а жерла тяжелых орудий направлены были на Ясский дворец... Румыны поспешно увели свои части и на следующий же день подали поезда для перевозки добровольцев в Кишинев. А 4 марта вся бригада сосредоточилась в м Дубоссарах, на левом берегу Днестра, вне оккупационной зоны румын.
Надежды на пополнение из состава Кишиневского гарнизона оправдались лишь в самой ничтожной степени — присоединилось всего несколько десятков офицеров Психология уклонявшегося от борьбы офицерства как нельзя лучше сказалась в приводимом полковником Колтышевым разговоре:
— Мы привыкли исполнять приказы, а нас вместо этого просят; или даже объявляют, что действительность данных нами обязательств уничтожается и что мы лучше сделаем, если не пойдем на такое рискованное предприятие. Ясно, что старшие начальники сами не верят в успех, а им виднее...
Среди такого подавленного настроения, общей растерянности и безнадежности в Дубоссарах жил своей особенной жизнью отряд русских людей, готовясь к походу и борьбе. Впереди более тысячи верст пути, две серьезные водные преграды (Буг и Днепр), весенние разливы, край, взбаламученный до дна. А наперерез, непрерывно двигающиеся от Бирзулы к Одессе и к востоку, по приглашению Украинской рады, австро-германские эшелоны. Впереди полная неизвестность — волнующая, но не заглушающая молодого порыва, жажды подвига и веры в правоту своего дела; веры, все возрастающей, в своего начальника, в свое будущее.
Ее не подорвали даже докатившиеся тогда уже до Днестра зловещие слухи о падении Дона. Поход Дроздовцев от м. Сокольи до Новочеркасска длился 61 день. 7 марта выступили из Дубоссар; 15-го переправились через Буг у Александровки; 28-го перешли Днепр у Бериславля; 3 апреля заняли Мелитополь; 21 появились под Ростовом. Шли форсированными маршами, с посаженной на подводы пехотой, делая иногда 60 — 70 верст в сутки. (Состав бригады Дроздовского: 667 офицеров. 370 солдат, 14 врачей, священников, чиновников; 12 сестер милосердия; Сводный стрелковый полк (ген.-майор Семенов, позднее удален) Конный дивизион (шт.ротм. Гаевский). Легкая батарея (полк. Ползиков). Конно-горная батарея (капит. Колзаков). Мортирный взвод (полк Медведев). Технические части и лазарет.)
Весь юг России переживал тогда сумбурный период безвременья и безвластья несколько иначе, чем юго-восток. Земельный вопрос был уже там захватным правом разрешен; на юге не было столкновения интересов таких социально враждебных групп, как казачество и "иногородние"; на юге не оседали еще в сколько-нибудь широких размерах фронтовые части, а без них формирование красной гвардии и утверждение советской власти шло замедленным темпом. Наконец, движение австро-германских войск в глубь территории, опережаемое самыми фантастическими и угрожающими слухами, создавало психологическую обстановку, далеко не благоприятную для большевиков.
Край был наполнен небольшими неорганизованными шайками, не имевшими решительно никакой политической физиономии, и своими разбоями доводившими до отчаяния все население.
Благодаря этим обстоятельствам отряд Дроздовского шел, почти не встречая сопротивления; только у Каховки и Мелитополя он столкнулся с большевистскими бандами, которые разбил легко, почти не понеся потерь, и принял участие в двух, трех карательных экспедициях.
Население повсюду встречало отряд как своих избавителей и, не отдавая себе отчета ни в силе, ни в назначении его, с приходом добровольцев связывало надежды на окончание смуты. Из далеких сел приходили депутации, прося спасти их от "душегубов", привозили связанными своих большевиков, членов советов — и преступных, и может быть невинных — "на суд и расправу". Суд бывал краток, расправа жестока. А на утро отряд уходил дальше, оставляя за собой разворошенный муравейник, кипящие страсти и затаенную месть.
26 марта Дроздовскому подчинился шедший походом из Измаила отряд полковника Жебрака в составе 130 человек, главным образом из состава так называемой Балтийской морской дивизии (пехотн.).
По пути к Дроздовцам присоединялись новые добровольцы, преимущественно офицеры и учащаяся молодежь. Обычная картина: после прихода отряда в большой населенный пункт, в ряды его записываются сотни добровольцев; но через день приходят по следам Дроздовцев немцы, в населении появляется уверенность в прочности положения, и с отрядом уходят лишь несколько человек. Нередко в местах записи слышались разговоры:
— А много ли вас?
— Тысяча.
— Ну, с этим Россию не спасешь!..
Не встречая серьезного сопротивления со стороны большевиков, Дроздовский оказался, однако, в весьма трудном положении в отношении другого врага: по следам отряда, иногда опережая его по железной дороге, шли австро-германцы... Если широкая политика и истинные мотивы движения их были не совсем ясны для офицерства, то во всяком случае психология огромной части его не могла воспринять это событие иначе, как в смысле продолжения войны и вражеского нашествия на русскую землю. И, вместе с тем, не было ни сил, ни какой либо возможности противодействовать им, не отказываясь от выполнения своей основной задачи. Наконец, эти враги гонят перед собой большевиков, расчищая тем путь отряду.
Дроздовский объявил, что отряд сохраняет в отношении австро-германцев нейтралитет и ведет борьбу только против большевиков. Не было ли еще инструкций из главной немецкой квартиры, не разобрались немцы в истинных побуждениях добровольцев или просто сравнительно слабым передовым частям их невыгодно было вступать в столкновение с хорошо вооруженным, организованным и морально стойким отрядом, но формула Дроздовского была молчаливо принята. Быть может и совесть рядового немецкого офицерства заговорила при виде людей, оставшихся верными своему долгу, и одинокой, трагически ничтожной кучкой бросившихся в водоворот народной стихии. Хотя люди эти и были им врагами.
Добровольцы шли в непосредственной близости от своих "внешних врагов", стараясь не встретиться с ними и принимая меры боевой предосторожности. На душе у них было далеко не спокойно. Но... "Разум брал свое, и мы, молча, в тяжелом раздумье продолжали свой путь"...
До Днепра встречались только австрийцы. Они сами, по-видимому, избегали встреч с Дроздовцами. Иногда австрийские аванпосты открывали огонь по нашим разъездам, а части их поспешно снимались со своих стоянок и уходили в сторону. Однажды, когда колонна Дроздовцев пересекала железную дорогу между Бирзулой и Жмеринкой, в нее врезался эшелон австрийцев. К изумлению добровольцев австрийские офицеры приветствовали их отданием чести и криками:
— Счастливого пути!
Первый раз с немцами встретились на переправе через Днепр у Бериславля. Несмотря на усиленные марши, Дроздовскому не удалось предупредить там немцев. Когда колонна подходила к Бериславлю, он был занят уже двумя германскими батальонами, подошедшими из Херсона. После кратких переговоров, немецкий майор согласился не препятствовать переправе добровольцев и временно снять с позиции свои части, с тем, чтобы возле моста оставалась одна из немецких рот. Обе стороны расположились, однако, из предосторожности так, чтобы, в случае надобности, можно было легко вступить в бой... Трагическая игра судьбы!
В Бериславле у моста стоял враг — немцы. За рекой у Каховки стоял другой враг — русские большевики; они обстреливали расположение немцев артиллерийским огнем, преграждая им путь. Добровольцам предстояло атаковать большевиков, как будто открывая тем дорогу немцам в широкие заднепровские просторы... Старые дроздовцы не забудут того тяжелого чувства, которое они испытали в эту темную, холодную ночь. Когда разум мутился, чувство раздваивалось, и мысль мучительно искала ответа, запутавшись безнадежно в удивительных жизненных парадоксах.
Каховка после короткого боя была взята, большевики бежали. Но тягостное настроение добровольцев заставило Дроздовского пригласить всех старших начальников и разъяснить им, что он "ни в какие переговоры о совместных действиях с немцами не входил, а лишь потребовал пропустить отряд".
Приходилось не раз прибегать к хитрости. Так, когда колонна пересекала железную дорогу севернее Таганрога, часть обоза и арьергард были отрезаны подошедшим из Таганрога паровозом, ставшим поперек переезда. Германский майор Гудерман заявил, что не пропустит колонну до тех пор, пока не получит разрешения из Таганрога от корпусного штаба. По-видимому он выжидал прибытия эшелона. Начальник арьергарда, полковник Жебрак развернул роту с пулеметами вдоль полотна. Но насильственные меры могли быть чреваты опасными последствиями. Жебрак вступил поэтому в переговоры с майором, посоветовал для ускорения ответа послать его адъютанта на паровозе в Таганрог. Как только паровоз скрылся с глаз и путь стал свободен, повозки рысью двинулись через переезд.
— Вы поступили не по джентельменски, — сказал раздраженно Гудерман.
— Кому, кому судить об этом — ответил Жебрак — но только не вам, майор. У нас с вами мир еще не заключен. Кто нам мешает, тот нам враг.
Не взирая на ряд подобных эпизодов, в которых прорывались истинные чувства отряда, "нейтралитет" все же не нарушался, и Дроздовцы приближались благополучно к "земле обетованной".
Между тем, вести, шедшие оттуда, становились все более печальными. 1 апреля окончательно подтвердились сведения, что весь Дон занят большевиками; о генерале Корнилове говорили, что он "дерется где-то в районе ст. Кавказской, и ходят даже слухи, что он убит". 14-го слухи о смерти вождя не вызывали уже сомнений. Будущее опять заволокло зловещими тучами. Падала цель, казались напрасными все труды и лишения тысячеверстного похода. Малодушных охватило уныние. Но Дроздовский — мрачный,- замкнутый, не любивший делиться своими надеждами и сомнениями с окружающими, твердо и решительно вел отряд вперед, напролом, руководствуясь не столько реальными данными, сколько верой и внутренним чувством.
Оно не обмануло его. Уже за Бердянском получены были радостные вести:
— Дон поднялся!
— Добровольческая армия жива!
Ростов переживал тяжелое время. Много дней уже слышна была отдаленная артиллерийская стрельба; ходили неясные слухи о приближении немцев, украинских гайдамаков, каких-то неведомых "щербачевцев", наконец, восставших донцов. Эти слухи как будто находили подтверждение в нервном настроении советских властей и в явно производившейся эвакуации города.
Ростовцы не знали, кто их освободит; но, переходя от надежд к отчаянию, все же ждали со дня на день избавления. В Святую ночь оно как будто бы пришло: после сильной артиллерийской канонады большевики начали покидать город, отходя в Нахичевань, и к утру Светлого Воскресения ростовские жители, выглянув со страхом на улицу, увидели разъезды каких то неведомых людей, пришедших из Румынии и называвших себя "корниловцами".
Обойдя с севера Таганрог, в котором сосредоточился германский корпус, дошедший уже передовыми частями до станции Синявки, Дроздовский 21 апреля атаковал Ростов. Операция была весьма рискованная, силы далеко не достаточные. Но агентурные сведения указывали на стремление немцев занять Ростов. Дроздовский решил поэтому предупредить их, желая оказать скорейшую помощь Дону, воспользоваться богатейшими военными запасами, сосредоточенными в городе, и учитывая, вместе с тем, моральное значение захвата этого крупного политического и военного центра "русскими руками".
Конный дивизион Дроздовцев с конно-горной батареей и броневиком под командой начальника штаба отряда, полковника Войналовича, атаковал передовые части большевиков, разбил их и ворвался на вокзал. Впечатление этого налета было настолько велико, что большевики начали даже поспешно покидать город, а эшелоны красной гвардии, бывшие на вокзале, целыми толпами сдавались в плен. Но прошел час, другой, подкрепление не подходило и большевики, опомнившись, открыли огонь по добровольцам. Первым пал доблестный полковник Войналович. Авангард отступил. Но вскоре подошли главные силы, и большевики, преследуемые артиллерийским огнем, стали отходить окончательно, к полуночи очистив весь город. Дроздовский занял вокзал и прилегающий район.
Легкость овладения городом вызвала пренебрежение к противнику. Стояли беспечно. Утром пехота разошлась, приступив к очистке города. Разведки не было. И потому, когда около 6 часов неожиданно открыл огонь большевистский бронепоезд и из Новочеркасска один за другим стали подходить эшелоны красной гвардии, отряд Дроздовского был застигнут врасплох.
Начался тяжелый бой, лишенный должного управления, в результате которого Дроздовский очистил Ростов, потеряв до 100 человек, часть обоза и пулеметов. Части собрались в селе Чалтырь. Там уже оказался... авангард германцев. Несмотря на предупредительное отношение немецкого начальника, предоставившего отряду для ночлега часть села, офицеры просили увести их оттуда; не взирая на крайнее утомление, двинулись дальше и остановились в селе Крым.
То фальшивое положение, в котором добровольцы находились постоянно в отношении "внешнего врага", угнетало их чрезвычайно. Последняя боевая неудача еще более понизила настроение. Дроздовский счел необходимым собрать добровольцев и снова побеседовать с ними. Коснулся и больного вопроса о причинах неудачи:
— Реорганизация необходима. Смена некоторых начальников, проявивших отсутствие распорядительности и личного примера, также необходима. О себе же отчет я дам лишь своему начальнику — тому, к которому направлены все наши помыслы, наши стремления... Начинается воскресение России... Вновь обращаюсь к вам: не падайте духом! А через день на горизонте опять просветлело: пришло известие о взятии донцами Новочеркасска Тяжелые потери 22-го получили некоторое моральное оправдание: бой этот, хотя и неудачный, отвлек несомненно большие силы от Новочеркасска и избавил донцов от перспективы получить свою столицу... из рук немцев.
В тот же день Дроздовский двинулся к Новочеркасску, и 25-го передовые части его подоспели туда, как я уже говорил, в самый критический для донцов момент. Авангардная батарее открыла огонь во фланг наступавшему противнику, броневик врезался в самую гущу неприятельских резервов, внеся смятение и смерть в ряды большевиков, рассеявшихся по всему полю. Казаки, ободренные успехом, перешли в контратаку и на расстоянии 15 верст преследовали бегущего врага. К вечеру Дроздовцы входили стройными рядами в Новочеркасск, восторженно приветствуемые жителями. Вместе с весенними цветами, которыми забрасывали добровольцев, на них повеяло лаской и любовью многотысячных толп народа, запрудивших все улицы освобожденного города.
"25 апреля — писал в своем приказе Дроздовский, — части вверенного мне отряда вступили в Новочеркасск... в город, который с первых дней возникновения отряда был нашей заветной целью... Теперь я призываю вас всех обернуться назад, вспомнить все, что творилось в Яссах и Кишиневе, вспомнить все колебания и сомнения первых дней, все нашептывания и запугивания окружавших вас малодушных. Пусть же послужит вам примером, что только смелость и твердая воля творят большие дела. Будем же и впредь в грядущей борьбе ставить себе смело цели и стремиться к достижению их с железным упорством, предпочитая славу и гибель позорному отказу от борьбы; другую же дорогу предоставим всем малодушным и берегущим свою шкуру".
В тот же день Дроздовский отправил донесение командующему Добровольческой армией: "Отряд... прибыл в Ваше распоряжение... отряд утомлен непрерывным походом — но в случае необходимости готов к бою сейчас. Ожидаю приказаний."»

 
1. Уходили мы из Крыма

Уходили мы из Крыма
Среди дыма и огня;
Я с кормы все время мимо
В своего стрелял коня.
А он плыл, изнемогая,
За высокою кормой,
Все не веря, все зная,
Что прощается со мной.
Сколько раз одной могилы
Ожидали мы в бою.
Конь все плыл, теряя силы,
Веря в преданность мою.
Мой денщик стрелял не мимо -
Покраснела чуть вода...
Уходящий берег Крыма
Я запомнил навсегда.

2. Знамя

Мне снилось казачье знамя,
Мне снилось — я стал молодым. 
Пылали пожары за нами,
Клубился пепел и дым.

Сгорала последняя крыша,
И ветер веял вольней,
Такой же—с времен Тохтамыша,
А, может быть, даже древней.

И знамя средь черного дыма
Сияло своею парчой, 
Единственной, неопалимой,
Нетленной в огне купиной.

Звенела новая слава,
Еще неслыханный звон...
И снилась мне переправа
С конями, вплавь, через Дон.

И воды прощальные Дона
Несли по течению нас,
Над нами на стяге иконы,
Иконы — иконостас;

И горький ветер усобиц,
От гари став горячей,
Лики всех Богородиц
Качал на казачьей парче.
1949

3. Мы шли в сухой и пыльной мгле

Мы шли в сухой и пыльной мгле
По раскаленной крымской глине.
Бахчисарай, как хан в седле,
Дремал в глубокой котловине
И в этот день в Чуфут-кале,
Сорвав бессмертники сухие,
Я выцарапал на скале:
Двадцатый год - прощай, Россия!

4. Азов
  
Эту землю снова и снова 
Поливала горячая кровь. 
Ты стояла на башне Азова 
Меж встречающих смерть казаков.

И на ранней заре, средь тумана, 
Как молитва звучали слова:
За Христа, за святого Ивана, 
За казачий престол Покрова, 

За свободу родную, как ветер, 
За простую степную любовь, 
И за всех православных на свете,
И за свой прародительский кров. 

Не смолкало церковное пенье;
Бушевал за спиною пожар;
Со стены ты кидала каменья 
В недалеких уже янычар 

И хлестала кипящей смолою, 
Обжигаясь сама и крича... 
Дикий ветер гулял над тобою 
И по-братски касался плеча:

За святого Ивана, за волю, 
За казачью любовь навсегда!.. 
Отступала, бежала по полю 
И тонула на взморье орда. 

Точно пьяная ты оглянулась, - 
Твой сосед был уродлив и груб;
Но ты смело губами коснулась 
Его черных, запекшихся губ. 

5. "Эти дни не могут повторяться..." 
  
Эти дни не могут повторяться, -
Юность не вернется никогда.
И туманнее и реже снятся
Нам чудесные, жестокие года.

С каждым годом меньше очевидцев
Этих страшных, легендарных дней.
Наше сердце приучилось биться
И спокойнее и глуше и ровней.

Что теперь мы можем и что смеем?
Полюбив спокойную страну,
Незаметно медленно стареем
В европейском ласковом плену.

И растет и ждет ли наша смена,
Чтобы вновь в февральскую пургу
Дети шли в сугробах по колена
Умирать на розовом снегу.

И над одинокими на свете,
С песнями идущими на смерть,
Веял тот же сумасшедший ветер
И темнела сумрачная твердь.

6. Никто нас не вспомнит

Никто нас не вспомнит, о нас не потужит;
Неспешной водой протекают годы.
И было нам плохо и станет нам хуже, -
Покоя не будет нигде, никогда.

Да мы и не ищем спокойного года,
Да нам и не нужен покой :
Свобода еще с Ледяного похода
Для нас неразлучна с бедой.

7. Из поэмы "Новочеркасск"

Колокола печально пели.
В домах прощались, во дворе:
Венок плели, кружась, метели
Тебе, мой город, на горе.

Сноси неслыханные муки
Под сень соборного креста.
Я помню, помню день разлуки,
В канун Рождения Христа,

И не забуду звон унылый
Среди снегов декабрьских вьюг
И бешенный галоп кобылы,
Меня бросающий на юг.

8. Снег

Ты говоришь: - Смотри на снег,
Когда синей он станет к ночи.
Тяжелый путь за прошлый грех
Одним длинней, другим короче;

Но всех роднят напевы вьюг,
Кто в дальних странствиях обижен.
Зимой острее взор и слух
И Русь роднее нам и ближе.

И я смотрю... Темнеет твердь.
Меня с тобой метель сдружила,
Когда на подвиг и на смерть
Нас увлекал в снега Корнилов.

Те дни прошли. Дней новых бег
Из года в год неинтересней,-
Мы той зиме отдали смех,
Отдали молодость и песни.

Но в час глухой я выйду в ночь,
В родную снежную безбрежность -
Разлуку сможет превозмочь
Лишь познающий безнадежность.

9. Из поэмы "Перекоп"

Нас было мало, слишком мало,
От вражьих толп темнела даль:
Но твердым блеском засверкала
Из ножен вынутая сталь.

Последних пламенных порывов
Была исполнена душа.
В железном грохоте разрывов
Вскипали воды Сиваша.

И ждали все внимая знаку,
И подан был знакомый знак...
Полк шел в последнюю атаку,
Венчая путь своих атак.
..............................................

Забыть ли, как на снеге сбитом
В последний раз рубил казак,
Как под размашистом копытом
Звенел промерзлый солончак,

И как минутная победа
Швырнула нас через окоп,
И храп коней, и крик соседа
И кровью залитый сугроб...
...............................................

О милом крае, о родимом
Звенела песня казака
И гнал и рвал над белым Крымом
Морозный ветер облака.

Спеши, мой конь, долиной Качи,
Свершай последний переход.
Нет, не один из нас заплачет,
Грузясь на ждущий пароход,

Когда с прощальным поцелуем
Освободим ремни подпруг
И, злым предчувствием волнуем,
Заржет печально верный друг.

10. Помню горечь соленого ветра

Помню горечь соленого ветра,
Перегруженный крен корабля;
Полосою синего фетра
Уходила в тумане земля;

Но ни криков, ни стонов, ни жалоб,
Ни протянутых к берегу рук, -
Тишина переполненных палуб
Напряглась, как натянутый лук,

Напряглась и такою осталась
Тетива наших душ навсегда.
Черной пропастью мне показалась
За бортом голубая вода.

11. В эту ночь мы ушли от погони

В эту ночь мы ушли от погони,
Расседлали своих лошадей;
Я лежал на шершавой попоне
Среди спящих усталых людей.

И запомнил и помню доныне
Наш последний российский ночлег,
Эти звезды приморской пустыни,
Этот синий мерцающий снег,

Стерегло нас последнее горе, -
После снежных татарских полей, -
Ледяное Понтийское море,
Ледяная душа кораблей.

12. В огне все было и в дыму

В огне все было и в дыму,-
Мы уходили от погони.
Увы, не в пушкинском Крыму
Теперь скакали наши кони.

В дыму войны был этот край,
Спешил наш полк долиной Качи,
И покидал Бахчисарай
Последний мой разъезд казачий.

На юг, на юг. Всему конец.
В незабываемом волненьи.
Я посетил тогда дворец
В его печальном запустеньи.

И увидал я ветхий зал, -
Мерцала тускло позолота, -
С трудом стихи я вспоминал,
В пустом дворце искал кого-то.

Нетерпеливо вестовой
Водил коней вокруг гарема, -
Когда и где мне голос твой
Опять почудился, Зарема?

Прощай, фонтан холодных слез.
Мне сердце жгла слеза иная -
И роз тебе я не принес,
Тебя навеки покидая.

13. Жизнь не проста и не легка...  

Жизнь не проста и не легка.
За спицею мелькает спица.
Уйти б на юг, и в казака
По-настоящему влюбиться.
Довольно ждать, довольно лгать,
Играть самой с собою в прятки.
Нет, не уйти, а убежать,
Без сожалений и оглядки.
Туда, где весело живут,
Туда, где вольные станицы
И где не вяжут и не ткут
Своих нарядов молодицы;
Где все умеют пить и петь,
Где муж с женой пирует вместе.
Но туго скрученная плеть
Висит на самом видном месте.
Ах, Дон, Кубань - Тмутаракань!
А я в снегах здесь погибаю.
Вот Лермонтов воспел Тамань. -
А я читаю и мечтаю,
И никуда не убегу...
Твердя стихи о Диком поле.
Что знаю я и что могу,
Живя с рождения в неволе.
И мой недолгий век пройдет 
В напрасном ожиданье чуда, -
Московский снег, московский лед
Меня не выпустят отсюда.

14. Не выдаст моя кобылица 

Не выдаст моя кобылица.
Не лопнет подпруга седла.
Дымится в Задонье, курится
Седая февральская мгла.
Встает за могилой могила.
Темнеет калмыцкая твердь,
И где-то правее - Корнилов,
В метелях идущий на смерть.
Запомним, запомним до гроба
Жестокую юность свою,
Дымящийся гребень сугроба,
Победу и гибель в бою,
Тоску безысходную гона,
Тревоги в морозных ночах
Да блеск тускловатый погона
На хрупких, на детских плечах.
Мы отдали все, что имели,
Тебе, восемнадцатый год,
Твоей азиатской метели
Степной - за Россию - поход.

15. Как когда-то над сгубленной Сечью

Как когда-то над сгубленной Сечью
Горевал в своих песнях Тарас, —
Призываю любовь человечью,
Кто теперь погорюет о нас?

Но в разлуке с тобой не прощаюсь,
Мой далекий отеческий дом, —
Перед Господом не постесняюсь
Называться донским казаком.

16. Товарищ

Перегорит костер и перетлеет,
Земле нужна холодная зола.
Уже никто напомнить не посмеет
О страшных днях бессмысленного зла.

Нет, не мученьями, страданьями и кровью
Утратою горчайшей из утрат:
Мы расплатились братскою любовью
С тобой, мой незнакомый брат.

С тобой, мой враг, под кличкою «товарищ»,
Встречались мы, наверное, не раз.
Меня Господь спасал среди пожарищ,
Да и тебя Господь не там ли спас?

Обоих нас блюла рука Господня,
Когда, почуяв смертную тоску,
Я, весь в крови, ронял свои поводья,
А ты, в крови, склонялся на луку.

Тогда с тобой мы что-то проглядели,
Смотри, чтоб нам опять не проглядеть:
Не для того ль мы оба уцелели, 
Чтоб вместе за отчизну умереть?

17. Не плыву — улетаю в Америку

Не плыву — улетаю в Америку.
Кто поймет беспросветную грусть?
Это значит: к заветному берегу
Никогда, никогда не вернусь.

Это значит: благополучию
Свою жизнь навсегда уступил,
Полунищую, самую лучшую,
О которой я Бога просил.

18. Отцу Николаю Иванову  

Не георгиевский, а нательный крест,
Медный, на простом гайтане,
Памятью знакомых мест
Никогда напоминать не перестанет;

Но и крест, полученный в бою,
Точно друг и беспокойный, и горячий,
Все твердит, что молодость свою
Я не мог бы начинать иначе.

19. Казак

Ты такой ли, как и прежде, богомольный
В чужедальней басурманской стороне?
Так ли дышишь весело и вольно,
Как дышал когда-то на войне?

Не боишься голода и стужи,
Дружишь с нищетою золотой,
С каждым человеком дружишь,
Оказавшимся поблизости с тобой.

Отдаешь последнюю рубаху,
Крест нательный даришь бедняку,
Не колеблясь, не жалея — смаху,
Как и подобает казаку.

Так ли ты пируешь до рассвета,
И в любви такой же озорной,
Разорительный, разбойный, но при этом
Нераздельный, целомудренно скупой.

20. Равных нет мне в жестоком счастьи

Равных нет мне в жестоком счастьи:
Я, единственный, званый на пир,
Уцелевший еще участник
Походов, встревоживших мир.

На самой широкой дороге,
Где с морем сливается Дон,
На самом кровавом пороге,
Открытом со всех сторон,

На еще неразрытом кургане,
На древней, как мир, целине, —
Я припомнил все войны и брани,
Отшумевшие в этой стране.

Точно жемчуг в черной оправе,
Будто шелест бурьянов сухих, —
Это память о воинской славе,
О соратниках мертвых моих.

Будто ветер, в ладонях взвесив,
Раскидал по степи семена:
Имена Ты их. Господи, веси —
Я не знаю их имена.

21. Было их с урядником тринадцать 

Было их с урядником тринадцать
— Молодых безусых казаков.
Полк ушел. Куда теперь деваться
Средь оледенелых берегов?

Стынут люди, кони тоже стынут,
Веет смертью из морских пучин...
Но шепнул Господь на ухо Сыну:
Что глядишь, Мой Милосердный Сын?

Сын тогда простер над ними ризу,
А под ризой белоснежный мех,
И все гуще, все крупнее книзу
Закружился над разъездом снег.

Ветер стих. Повеяло покоем.
И, доверясь голубым снегам,
Весь разъезд добрался конным строем,
Без потери к райским берегам.

22. Мороз крепчал. Стоял такой мороз

Мороз крепчал. Стоял такой мороз
Что бронепоезд наш застыл над яром,
Где ждал нас враг, и бедный паровоз
Стоял в дыму и задыхался паром.

Но и в селе, раскинутом в яру,
Никто не выходил из хат дымящих, —
Мороз пресек жестокую игру,
Как самодержец настоящий.

Был лед и в пулеметных кожухах;
Но вот в душе, как будто, потеплело:
Сочельник был. И снег лежал в степях.
И не было ни красных и ни белых.

23. Однолеток

Подумать только: это мы
Последние, кто знали
И переметные сумы,
И блеск холодной стали
Клинков, и лучших из друзей
Погони и похода,
В боях израненных коней
Нам памятного года
В Крыму, когда на рубеже
Кончалась конница уже.
Подумать только: это мы
В погибельной метели,
Среди тмутараканской тьмы
Случайно уцелели
И в мировом своем плену
До гроба все считаем
Нас породившую страну
Неповторимым раем.

Комментарий: Подборка стихов по теме белой гвардии/белой эмиграции, естественно, не может обойтись без произведений Николая Туроверова, одного из виднейших поэтов Русского Зарубежья. Николай Николаевич Туроверов (1899 - 1972), донской казак, уроженец станицы Старочеркасской. Участвовал в боевых действиях Первой Мировой войны. После развала фронта вернулся на Дон, где встал на сторону Белого Движения. Прошел всю гражданскую войну - сражался в донских степях, ходил в Кубанские походы с Добровольческой Армией, участник Ледяного похода, потом Крым, Сиваш. Вместе с тысячами казаков и русских офицеров был вывезен из Крыма. Дальше был лагерь на о. Лемнос и обычный путь белого эмигранта ушедшего из Крыма - Сербия, в 1922 году ему удается перебраться в Париж. По ночам он разгружает вагоны, а днем посещает лекции в Сорбонне, потом работа в банке. В Париже в 1928 году он издает свой первый сборник стихов "Путь". Один из активных создателей казачьего землячества, собиратель предметов русской, военной истории, организатор выставок. В 1937 году выходит второй его сборник "Стихи". Во Вторую Мировую он сражается в рядах Иностранного Легиона, коему и посвящен его стихотворный цикл "Легион". В 1942 году Туроверову удается издать новый сборник стихов, следующие выйдут в 1945 и 1955 годах. После войны он так же продолжает активно участвовать в жизни казачьего землячества, в течении 11 лет председательствует в парижском Казачьем союзе, организует выставки "1812 год", "Казаки", "Суворов". Создает "Кружок казаков-литераторов", музей лейб-гвардии Атаманского полка. В 1960 опубликует в журнале "Новое слово" свою повесть "Конец Суворова". Его творчество сравнивают с творчеством Гумилева и Бунина. Осенью 1972 года его не стало. Его книги издаются в нынешней России, по мотивам одного из его стихотворений снят эпизод в известном фильме («Служили два товарища», сцена с конём), стихи публикуются в журналах и в интернете, и значит, память о нём жива.

«Еженедельная газета писателей России № 38, Пятница, 21 сентября 2001 г.

Михаил АСТАПЕНКО, член Союза писателей России,
Евгений АСТАПЕНКО, историк, аспирант Ростовского госуниверситета
станица СТАРОЧЕРКАССКАЯ, Ростовская обл.

ПОСЛЕДНИЙ ВЫРАЗИТЕЛЬ ДУХА КАЗАЧЕСТВА. История нелёгкой жизни донского поэта зарубежья Николая Николаевича ТУРОВЕРОВА (1899 - 1972)

Имя донского поэта, историка и журналиста Николая Николаевича Туроверова мало известно на его родине, на Дону, а между тем, это был видный русский поэт зарубежья, и пять томов его произведений, а главное ? качество стихов говорят о масштабах творчества и незаурядности личности Николая Туроверова.
Он родился 18 (30) марта 1899 года в станице Старочеркасской в казачьей семье. С детства полюбил родную станицу, на всю жизнь прикипела душа любовью к "низкой пристани Черкасска", к старинному собору, полынной степи. Старочеркасску он посвятит затем не одно стихотворение, воспев старину, род и предков своих и знаменитых уроженцев "Старого города": Платова, Краснощёкова, Ефремова. Обладая особым даром проникновения в прошлое, он точно увидит в стихотворении "Старый город" живописную картину "средневекового Черкасска":

На солнце, в мартовских садах,
Ещё сырых и обнажённых,
Сидят на постланных коврах
Принарядившиеся жёны.
Последний лёд в реке идёт,
И солнце греет плечи жарко;
Старшинским жёнам мёд несёт
Ясырка ? пленная татарка.
Весь город ждёт и жёны ждут,
Когда с раската грянет пушка,
Но в ожиданьи там и тут
Гуляет пенистая кружка.
А старики все у реки
Глядят толпой на половодье,
Из-под Азова казаки
С добычей приплывут сегодня.
Моя река, мой край родной,
Моих пробабок эта сказка,
И этот ветер голубой
Средневекового Черкасска.

пишет он в одном из стихотворений. Его желание - быть похороненным на Дону, в родной станице. Но судьба распорядилась иначе. Прах поэта покоится на русском кладбище в Сент-Женевьев-де-Буа.»

 
«Романс поручика Мышлаевского" к спектаклю по роману М. Булгакова «Белая гвардия»
Автор: Борис Вайханский

Мне Россия люба
Не за блеск погон,
А глаза голубы,
Ясные, как сон.
Только поволокой,
Уж который год,
Дым по синеокой
Родине плывет.

Так громче, музыка, играй победу!
Мы победили, и враг бежит...
Нет, господа, я из России не уеду.
Зачем бежать нам из дому, скажи?!

Я любовь сыновью
Не продам вовек.
Только что-то с кровью
Слезы из-под век...
Катят по дороге,
Душу разменяв.
Голубые дроги,
Только без меня.

Так громче, музыка, играй победу!
Мы победили, и враг бежит...
Нет, господа, я из России не уеду.
Зачем бежать нам из дому, скажи?!

Я не ради славы
Убивал других.
Только где же, право,
Здесь мои враги?
Мне Россия люба
Не за блеск погон,
А глаза голубы,
Ясные, как сон.

Так громче, музыка, играй победу!
Мы победили, и враг бежит...
Нет, господа, я из России не уеду.
Зачем бежать нам из дому, скажи?!
1976

Вальс безысходности
Автор: Борис Вайханский

Ах, штабс-капитан Аверин,
поручик Алеша Тыжных,
Кому мы теперь поверим,
Кому присягать должны,

Когда ничего не значат
Слова и бессильна сталь,
Когда за окном маячит
Холодный, пустой февраль?

Мы часто говорили о России,
Был Государь, а вера - горяча.
И мы в груди любовь свою носили,
Как трудно ни бывало нам подчас.

Мы были в окопах вместе
Под пулями сотни раз.
Своей офицерской чести
Никто не ронял из нас.

Товарищей многих нету.
Мы выжили. Ну, так что ж?
К чему нам теперь вся эта
Святая чужая ложь?

Мы часто говорили о России,
Был Государь, а вера - горяча.
И мы в груди любовь свою носили,
Как трудно ни бывало нам подчас.

Да, трудно в любовь поверить,
Когда за окном - метель.
Не проще ли, хлопнув дверью,
Бежать, запахнув шинель?

И падать у речек синих,
Вновь не одолев подъем?
Но верить: жива Россия.
А значит, и мы живем.

Мы часто говорили о России,
Был Государь, а вера - горяча.
И мы в груди любовь свою носили,
Как трудно ни бывало нам подчас.
1977

Комментарий: Вайханский Борис Семенович родился 12 мая 1952 г. в Минске. "Имя Бориса Вайханского – поэта, композитора и исполнителя собственных песен – впервые громко прозвучало в 1978 году на фестивале авторской песни имени Валерия Грушина (г. Самара), где его песня "Прощайте, милые места" завоевала главный приз в авторской номинации. Затем были победы на фестивалях в Киеве и Минске, Риге и Одессе, Калининграде и Чебоксарах... Однако наибольшее признание и успех песни Бориса получили в исполнении дуэта, когда к голосу автора присоединился голос Галины Вайханской – музыканта по профессии и жены Бориса.С 1980 года дуэт побывал с концертами во многих городах Советского Союза и за его пределами (Германия, Нидерланды, Бельгия, Люксембург, США, Израиль, Чехия...)
В 1988 и 1990 годах на Всесоюзной студии грамзаписи "Мелодия" были записаны два больших виниловых диска с песнями Бориса Вайханского ("Эти редкие свидания" и "Останься хоть тенью..."). В записи этих дисков вместе с Галиной и Борисом принимал участие Юрий Вайханский – гитарист, композитор и брат Бориса. С начала 90-х годов его гитара часто звучит в концертах дуэта Вайханских. Кроме того, песни Юрия, написанные на стихи известных поэтов, вошли в программы выступлений дуэта, а также звучат в авторском исполнении. В 1997 году у Вайханских выходит в свет первый компакт-диск "Анинские ночи", а в 1999 году – второй "Песни на облаке". В период с 1991 по 2000 годы ими были записаны 10 магнитных альбомов, изданных на аудиокассетах, причём 3 из них (с песнями на немецком языке) – увидели свет в Германии.

 
Ночь перед расстрелом
Автор не установлен

Всё закончилось в страшном году – 
И забор и лазейки
И черёмуха в старом саду
На плетёной скамейке

Вижу мама в окошке грустит,
Комариные сетки
И записка в кармане лежит 
От весёлой соседки

Снова чудится город в снегу
Дед Мороз и Снегурка
Разве запах забыть я могу
Мандариновой шкурки

И у ёлочки первый шажок
Разноцветные блёстки
И тебя мой счастливый дружок
В этой новой матроске...

Вот и собственно кончилась жизнь
Не осталось ни строчки
Вновь навалится сквозь миражи
Потолок одиночки

И среди переломаных звезд,
Кирпичей и бутылок
Из нагана конвойный матрос
Влепит пулю в затылок

Комментарий: Когда в конце 1980-х произошел всплеск интереса к русскому городскому романсу довелось мне попасть на интереснейшее представление – это был театрализованный концерт объединения «Первый круг», посвящённый русскому романсу. Состоялся этот концерт 1 апреля 1989 в ДК завода «Серп и Молот». Из известных фамилий помню только Мирзояна и Смогула (он-то по моему его и вёл, если память не врет). Была у меня в те юные годы привычка приносить на такие представления с собой магнитофон («Электроника-302», для тех кто понимает :-)) и записывать. Запись по счастью сохранилась. Качество, вестимо, дрековое, но уж что есть. Я вообще не уверен, что подобная запись есть ещё у кого либо. И ещё – никогда я не встречал людей, которые тогда же было на том же концерте, а вот хотелось бы. Отзовитесь, горнисты!
Этот романс, авторство коего мне неведомо, как раз на том концерте и прозвучал. Вещь не столько белогвардейская, сколько контрреволюционная. С другой стороны – если ты не шёл с красными – автоматически считался беляком.
Но надо полагать это всё же вещь современная. Вещует мне что-то. :-))

 
Чересполосица
Автор: Сергей Боханцев

В поле - чересполосица
Общей бедой куражится,
Красный за белым носится,
Желтый с зеленым вяжется.

    Бьются полки бедняцкие,
    Травы шумят ковыльные,
    Вьются чубы казацкие,
    Вьются знамена пыльные.

"...Что вы, Егор Ильич, в тоске?
Бросьте, поручик, Боже мой,
Лучше синица, да в руке,
Чем журавль над головой"

Ладно, не тешьте псалмами,
Вспомните златоглавую,
В драку идем не с хамами,
А со своею славою.

    Храмы полны матросами,
    Кончилась Русь Великая,
    Топчет ее Русь босая,
    Гонит ее Русь дикая.

Хутор спьяна качается,
Шею срубив партийную,
Батька опять венчается,
И пьет за самостийную.

    Куры клинками сгублены,
    Хлопцы от сала косятся,
    Брызнет капустой рубленой
    Завтра лихая вольница.

Сколько таких вот по дворам -
Сытых да проспиртованных,
Сколько девчат по хуторам,
Батьками облюблванных.

    Батьки - ребята видные
    Каждый в своей республике,
    Батьки слова обидные
    Плетью внушают публике.

Глотки срывают взводные,
Стрелы в штабах начерчены,
Трубы поют походные,
Лица у трубачей черны.

    Лица бойцов источены
    Жаждой неутолимою,
    В седла бойцы вколочены
    Волей неодолимою.

Крепко проголосят - "Даешь!"
Крепко ударят милые,
Кровью зальют пшеницу-рожь,
Лягут в степи могилами...

В поле - чересполосица
Общей бедой куражится,
Красный за белым носится,
Желтый зеленым кажется.
28 октября 1987

Комментарий: Сергей Николаевич Боханцев (прозвища Бох, Бых) родился 9 июля 1954 года в посёлки Дубровка. Жил в Одессе, Лесном. Окончил Казанский авиационный институт им. А. Н. Туполева в 1977 году по специальности инженер- испытатель. По распределению прибыл в Свердловск (Екатеринбург), где сейчас и проживает. В настоящее время медицинский инженер. Окончил 2-й класс музыкальной школы. Играет на аккордеоне, баяне, шестиструнной гитаре. Гитарой увлекся в 1972 году, ездил на фестивали как исполнитель. В 1986 году сломал ногу и, благодаря долгому пребыванию в гипсе, начал писать свои песни. Первая песня "Не было печали" (2 апреля 1986 года). Две песни написаны на стихи М.Сипера и Т. Полетаевой. На февраль 1999 года написал около 100 песен. Лауреат и дипломант многих фестивалей конца 80-х годов, в том числе Всесоюзного в г.Таллин в 1988 году. Член жюри многих фестивалей. До 1992 года был членом КСП города Екатеринбурга. Много сотрудничает со средствами массовой информации. Зарубежная поездка в Казахстан. Хобби - велосипед, моржевание.

Песня белогвардейского офицера перед расстрелом
Автор: Алексей Блинов

Медленно тает свеча...
Тени идут на нет...
Нервы звенят, как струна...
Рассвет...

Сонная сизая даль
Нежно с собой зовет...
Голос, звенящий голос:
«Вперед !..»

Утро. Настала пора...
Где-то заплакал конь...
Лязгнул винтовки затвор...
«Огонь !..»

Комментарий: Хороший современный романс.

 
Петербургский романс (Утро на Руси)
Автор: Юрий Григорьев

Дортуары, казармы, бараки в снегу – 
Запевает петух по Руси.
Все горнисты, все классные дамы встают,
Все дневальные жгут керосин.

С добрым утром! Чиновник пером заскрипит,
На стропила вползут мастера...
По застылым танцклассам, манежам, плацам
Уставная займётся муштра

«Выше ножку!» - танцмейстер девицам кричит,
Шепчет кавалергард жеребцу: «Но!»
«Мать вашу так!» - перед строем гремит
Командир на промозглом плацу.

И летит балерина в лихом фуэте,
Выгибается умница-конь,
Рота грохает враз. На мороз, на зенит,
Вровень строится мрамор колонн.

У чиновников лишь, да у мастеровых
Дело Русской империи в руках.
А у прочих – в ногах. И «але, мон ами!»
Раздаётся и «мать вашу в прах!»

Чтоб вся в ляжках крутилась бедняжка Жизель
Снежный конь под гвардейцем плясал
Чтоб в полярном кругу древний зверь, словно хор
Парфенонами маршировал.

Шли солдат и параграф, и канцелярист...
Ты же ставишь нам русский балет!
Только музыку, сошка, не ты написал,
А другой, настоящий поэт.

Комментарий: Не очень встраивается в белогвардейщину этот романс, но поскольку был он записан Валерием Агафоновым на диске «Белая песня» - то быть ему здесь, сим рече. Также исполняла его интереснейшая питерская группа «Реддо» на своем первом (и единственном, к моему вящему сожалению) диске. Автор стихов – друг Агафонова, вильнюсец Юрий Григорьев. (Упрёк в сторону «Реддо» - и у них «автор неизвестен», экие они право...)
Интересно другое – в этом романсе вроде бы все слова понятны, и однако же смысл его (по крайней мере от меня) ускользает. К кому обращается автор в последнем куплете? Что имеется в виду в двух последних строках предпоследнего куплета? Я не знаю, право слово.

Письмо к Татьяне Михайловне. Песня белого офицера в ночь перед последним боем. 
(К спектаклю по М.Булгакову "Белая гвардия")
Автор: Дмитрий Кимельфельд

У "максима" кровь - водица,
Он лопочет - не уснет.
В белокаменной столице
Комиссары с матросней.
Тьма висит над Перекопом,
Ждут околыши утра:
Завтра все погибнем скопом,
Завтра все погибнем скопом,
Золотые юнкера...

Вам, Татьяна Михайловна,
И семнадцать не дашь ведь.
Вы и косы закалывали,
Чтобы выглядеть старше.
Да не щурьтесь вы, полноте,
Возвращения нету.
Вы меня и не вспомните,
Впрочем, дело не в этом.

Переполнен Севастополь
Дрянью - Божья благодать,
Не видать первопрестольной
Нам России, не видать.
Где носила, где косила
Наша белая судьба -
Кровь-водица у "максима",
Кровь-водица у "максима",
И у нас не голуба...

Вот, Татьяна Михайловна,
Где нам встретиться выпало.
Ваши губы опаловые
До конца кем-то выпиты.
Мы любовники старые,
Мы, чуть что, - напролом,
Я ведь ночи простаивал
Под вашим окном.

Вот рассвет, как серый глянец,
Ухмыляется "максим":
Через прорезь, братец, глянем
На пророков и мессий.
Был Господь бы, попросил бы -
Нет, о жизни бы не стал -
Схоронить меня в России,
Схоронить меня в России,
Можно даже без креста...

Все, Татьяна Михайловна,
В пулемете нет лент.
Обо мне не слыхали вы
Столько зим, столько лет.
Вы вернетесь на Сретенку
Жарким каменным летом.
На окне там отметинка,
Впрочем, дело не в этом.

Комментарий: Дмитрий Исаакович Кимельфельд родился 1 июля 1950 года в Киеве, живет в Израиле. Окончил Киевский государственный педагогический институт иностранных языков в 1972 году. Работал в Киевском театре драмы и комедии. Песни пишет с 1968 года на свои стихи. Песни на стихи Д. Кимельфельда пишут также киевские авторы Владимир Семенов и Валерий Сергеев.

 
Белая гвардия 
Автор: Зоя Ященко

Белая гвардия, белый снег, белая музыка революций
Белая женщина, нервный смех, белого платья слегка коснуться.
Белой рукой распахнуть окно, белого света в нем не видя
Белое выпить до дна вино, в красную улицу в белом выйти...

Когда ты вернешься, все будет иначе, и нам бы узнать друг друга.
Когда ты вернешься, а я не жена, и даже не подруга.
Когда ты вернешься, ко мне так безумно тебя любившей в прошлом.
Когда ты вернешься, увидишь, что жребий давно и не нами брошен ...

Сизые сумерки прошлых лет робко крадутся по переулкам.
В этом окне еле брезжит свет. Ноты истрепаны, звуки гулки.
Тонкие пальцы срывают аккорд. Нам не простят безрассудного дара.
Бьются в решетку стальных ворот пять океанов земного шара.

Когда ты вернешься, все будет иначе, и нам бы узнать друг друга.
Когда ты вернешься, а я не жена, и даже не подруга.
Когда ты вернешься, ко мне так безумно тебя любившей в прошлом.
Когда ты вернешься, увидишь, что жребий давно и не нами брошен ...

Красный трамвай простучал в ночи, красный закат догорел в бокале.
Красные, красные кумачи с красных деревьев на землю упали.
Я не ждала тебя в октябре. Виделись сны, я листала сонник.
Красные лошади на заре бились копытами о подоконник...

Когда ты вернешься, все будет иначе, и нам бы узнать друг друга.
Когда ты вернешься, а я не жена, и даже не подруга.
Когда ты вернешься, вернешься в наш город обетованный
Когда ты вернешься, такой невозможный и такой желанный...

Комментарий: Были у меня сомнения, включать эту песню сюда или нет. Но, если уж здесь находятся песни из репертуара Вики Цыгановой, то нет никаких оснований не включить сюда и Зою Ященко. Я полагаю, не найдется охотников доказывать, что и эта песня – древняя белогвардейская. На мой взгляд это чисто лирическая композиция, а белая гвардия просто, как бы это помягче выразиться, «пристёгнута для красивости».

 
Генералы гражданской войны (посвящается А.В.Колчаку)
Автор: Зоя Ященко

Еще не сорваны погоны
И не расстреляны полки.
Еще не красным, а зеленым
Восходит поле у реки.
Им лет не много и не мало,
Но их судьба предрешена.
Они еще не генералы,
И не проиграна война.

У них в запасе миг короткий
Для бурной славы и побед,
Сентиментальные красотки
Им восхищенно смотрят вслед.
А на парадах триумфальных
Их ждут награды и чины,
Но эти сцены так фатальны,
А эти лица так бледны.

     Кровавая, хмельная,
     Хоть пой, хоть волком вой!
     Страна моя родная,
     Ах, что ж ты делаешь со мной?!

Горят фамильные альбомы
В каминах жарких на углях.
От стен Ипатьевского дома
Уже накатывает страх.
Уже сошел с небес мессия
И помыслы его чисты.
Свой вечный крест несет Россия,
Считая свежие кресты.

Вчера изысканные франты,
Сегодня - рыцари войны,
Они еще не эмигранты,
Они еще ее сыны.
Но жизнь прошла, как не бывало,
И не оставила следа.
На горизонте догорала
Их путеводная звезда.

     Кровавая, хмельная,
     Хоть пой, хоть волком вой!
     Страна моя родная,
     Ах, что ж ты делаешь со мной?!

Последний выстрел с сердцем скрещен,
Неумолим прощальный взгляд,
Но дневники любивших женщин
Их для потомков воскресят.
Ах, боже мой, что б с нами было,
Когда бы это все не зря...
Когда бы разум не затмила
На башне красная заря?!

     Кровавая, хмельная,
     Хоть пой, хоть волком вой!
     Страна моя родная,
     Ах, что ж ты делаешь со мной?!

     Кровавая, хмельная,
     Хоть пой, хоть волком вой!
     Страна моя родная,
     Ах, что ж ты делаешь со мной?!

Комментарий: Ещё одна песня Зои Ященко, посвященная белой гвардии. От себя (ехидно) добавлю что Александр Васильевич Колчак был адмиралом, отнюдь не генералом. Оно, конечно, дамам прощается, потому как оне не служили-с, но вот у меня, выросшего в военной семье и погоны научившегося различать раньше чем буквы, такая вольность вызывает чувство небольшого протеста. Меж генералом и адмиралом есть разница, и немалая (я не имею в виду погоны). А так, оно, вестимо, поэты-с, народ такой...:-))

 
Романс генерал Чарноты 
(Опять один в постели полусонной...)
Автор: Александр Розенбаум

Опять один в постели полусонной,
Во тьме ночной лишь стук шальных копыт.
Давно лежит на золотых погонах
Парижских улиц вековая пыль.
Парижских улиц вековая пыль.

Блестящие тускнеют офицеры,
Как говорится, Боже, даждь нам днесь
Уже не так изысканы манеры -
Остались только выправка да честь.
Остались только выправка да честь.

Я жив, мой друг, покоен и свободен,
Но стал мне часто сниться странный сон:
На водопой по василькам уводит
Седой денщик коня за горизонт.

Осенним утром псовая охота.
Борзые стелют, доезжачих крик.
Густой туман спустился на болота,
Где ждут своих тетерок глухари.

Кто мы с тобою здесь, на самом деле?
Один вопрос и лишь один ответ:
Mon cher ami, мы здесь с тобой Мишели,
Здесь нет Отечества и отчеств тоже нет.

Не привыкать до первой крови драться,
Когда пробьют в последний раз часы...
Но, господа, как хочется стреляться
Среди березок средней полосы.

Комментарий: Известнейший романс Александра Розенбаума. Надо сказать что в 1980-е и эту песню тоже принимали за «настоящую». Песня написана в начале 1980-х, впервые прозвучала на т.н. «Киевском концерте» Розенбаума 29.11.1983.

Романс Най-Турса
Автор: Александр Розенбаум

Нам уже давно за тридцать,
Кони мчатся по пятам.
Не пора ли застрелиться,
Господин штабс-капитан?

Блещет маковками терем
В сладкосиней вышине.
Не пора ли нам примерить
деревянную шинель?

Дней последних злую гамму
Доиграл судьбы рояль...
Не пора ли нашим дамам
Черную надеть вуаль?

Мы в последний вздох трех граций
Стройные сожмем тела.
Не пора ли нам остаться
В том, в чем мама родила?

Давайте же играть свою игру,
Откроем карты и пойдем не в козырь.
И смерть красна, мой милый, на миру,
Зачем же ждать, пока просохнут слезы?
Давайте же играть свою игру.
Последний кон и ставки дорогие.
И смерть красна, мой милый, на миру,
Зачем же ждать, пока уйдут другие?

Романс Колчака
Автор: Александр Розенбаум

Кусок земли, исхлестанный ветрами,
Сухою веткой где-то хрустнет вдруг наган.
Заиндивелыми еловыми бровями
Глаза очертит где-то белая тайга.

Прошу, будь ласков с теми, Бог, кого оставлю
На этой милой, столь забывчивой земле.
Прошу, войди в мой дом, прикрой плотнее ставни,
Чтоб из окон не виден был кровавый след.

А теперь я готов,
Господа или как вас там,
Верой-правдой служить не дано
Тем, кто веры не знал,
И кому правда не чиста,
Тем, кто небо зажег над страной.
Тем, кто веры не знал,
И кому правда не чиста,
Тем, кто небо зажег над страной.

Не сметь срывать с меня гвардейские погоны,
Не сметь касаться лапой русских орденов.
Оставьте институткам этот бред ваш революционный
И отпустите к матерям мальчишек-юнкеров.

Позволю извинить себе убогость мыслей ваших черных,
Но не могу простить нечищенный наган,
Того, что в смертный час мой вы стоите не по форме,
Небритость ваших щек и этот жуткий перегар.

А теперь я готов,
Господа или как вас там...
Верой-правдой служить не дано
Тем, кто веры не знал,
И кому правда не чиста,
Тем, кто небо зажег над страной.

Я принимаю свой парад последний.
Идут полки мои под царственный венец.
Святой отец, святой отец - души предсмертной собеседник -
Уже лежит лицом разбитым ткнувшись в снег.

Земля вас не возьмет и море вас не примет.
Да, можно научиться убивать врагов,
Но верьте мне, но верьте мне - тысячелетие отринет
Тех, кто решился разменять его на год.

А теперь я готов,
Господа или как вас там...
Верой-правдой служить не дано
Тем, кто веры не знал,
И кому правда не чиста,
Тем, кто небо зажег над страной.
Тем, кто веры не знал,
И кому правда не чиста,
Тем, кто небо зажег над страной.

 
Ах, какие белые на синем 
Автор: Анатолий Днепров (Гросс)

Ах, какие белые на синем
Пароходы уходили вдаль
Увозили на бортах Россию
Ах, поручик, вам их было жаль

Весь потёртый и совсем не модный
Ваш мундир что с кожей сросся вдрызг
Над Россией стон стоял народный 
Вы меняли Родину на жизнь.

Уплывала, таяла Россия
Памятью и болью становясь
Ах, какие белые на синем
Чайки, плача, провожали вас.

Ах, поручик, вы не хмурьте брови
Выпьем за Россию мы до дна
На мундире вашем капли крови
Словно за Россию ордена

Знаю, встретимся в кафе парижском
По улыбке я вас отличу
Ах, поручик, вы устали слишком – 
Через годы шёпотом кричу

Ах, Голицын, вы Росси символ
За спиной – сожжёные мосты
Ах, какие белые на синем
Ночью о России снятся сны.

Комментарий: Эту песню в конце 1980-х – начале 1990-х исполнял (естественно с трагическим надрывом) Александр Малинин. Сейчас, по-моему, он её не поёт. Песня, как нетрудно догадаться, современная, автор – известный поэт Анатолий Днепров (эмигрант, кстати, но не первой волны)

Песня к кинофильму "Служили два товарища"
Автор: Екатерина Манычева

Пароход отходил за кордон,
Море пенилось, волны стонали,
А поручик в толпе всё прощался с конём,
Да звенели кресты и медали.

«Милый конь, милый друг,
Мой красавец Агат,
Ты прости меня, так получилось.
Я ведь тоже не рад,
Ты мне больше, чем брат,
Не забудь меня, чтоб ни случилось.»

У коня по щеке прокатилась слеза,
Кони тоже ведь чувствуют горе,
Мелкой дрожью дрожал, головою кивал,
Да смотрел на свинцовое море.

Пароход прогудел, возвещая конец,
Приглашая на борт пол-России подняться,
Но никто не бежал, а поручик кричал:
"Может, всё же остаться, остаться!"

«Милый конь, милый друг,
Мой красавец Агат,
Ты прости меня, так получилось.
Я ведь тоже не рад,
Ты мне больше, чем брат,
Не забудь меня, чтоб ни случилось.»

Пароход отходил, ветер северный выл,
Альбатрос над безумцами вился,
Конь рванулся им вслед, да поплыл - не доплыл,
Под тяжёлыми волнами скрылся.

Щёлкнул чёрный затвор, пуля волю узнав,
Смертным свистом по дулу промчалась -
И в горячий висок, а душа на восток...
И навеки с Россией осталась...

«Милый конь, милый друг,
Мой красавец Агат,
Ты прости меня, так получилось.
Я ведь тоже не рад,
Ты мне больше, чем брат,
Не забудь меня, чтоб ни случилось.»
1988

Комментарий: На редкость сильно подействовал на зрителя эпизод прощания с конем в фильме «Служили два товарища». Спору нет, сцена за горло берет. Фильм – редкий случай, когда сошлось всё: и сценарий Дунского и Фрида, и постановка Карелова, и естественно игра Высоцкого. На этот эпизод, как утверждается, авторов вдохновило стихотворение Николая Туроверова «Уходили мы из Крыма». Я право не знаю, точно ли это так, но сам всё же предпочитаю верить. В принципе это допустимо: сценаристы Юлий Дунский и Валерий Фрид «отмотали червонец лет по 58-й» (переводя на русский: отсидели 10 лет по политической 58-й статье УК СССР – «Измена родине») и в лагерях, могли повстречасть самых неожиданных людей, в т.ч. и эмигрантов (допустим, власовцев, воевавших на стороне немцев, а позже попавших в плен Красной Армии и как следствие - лагерь), знавших стихотворение Туроверова. Интересная деталь: Карелов при постановке фильма не изменил ни единой реплики в сценарии (попробуйте представить, каково это для режиссёра), может поэтому фильм и получился таким пронзительным.
Данная песня интересна тем, что это «тройное отражения». Сначала – событие (отплытие и гибель коня). Потом – отражение (стихи Туроверова). Потом – отражение отражения (эпизод фильма). И вот теперь – тройное отражение – реминисценция на тему фильма. Интересно.

Над Черным морем, над белым Крымом 
Автор: Владимир Смоленский

Над Черным морем, над белым Крымом
Летела слава России дымом.
Над голубыми полями клевера
Летели горе и гибель с Севера.

Летели русские пули градом,
Убили друга со мною рядом,
И Ангел плакал над мертвым ангелом...
Мы уходили за море с Врангелем.

Комментарий: Вместо комментария привожу статью о Владимире Смоленском.

"Русская мысль", Париж, № 4383, 01 ноября 2001 г.
Константин Хохульников

Из моей страны, из России...
К 100-летию со дня рождения Владимира Смоленского

«Владимир Смоленский (1901-1961) — русский вандеец, — писал о поэте известный литературовед российского зарубежья Юрий Иваск, — певец белой армии»:

Над Черным морем, над Белым Крымом
Летела слава России дымом...

Как писал мне 28 февраля 1997 г. известный в русском зарубежье литератор и публицист В.А.Рудинский (Париж), лично знавший В.А.Смоленского («...в Париже я был близко знаком с В.Смоленским, казаком и одним из самых талантливых поэтов...»): «...и Волкова, и Смоленский, и Туроверов, — конечно, поэты общероссийского значения...», — но «и он (В.А.Смоленский. — К.Х.), и Волкова, и Туроверов и в произведениях, и в жизни очень гордились, что они казаки, придавая этому большое значение, часто об этом упоминали...» А ранее, 30 сентября 1992 г., в письме ко мне известный в свое время в зарубежье общественный деятель и публицист, донской казак Б.В.Прянишников (США), сообщая известную ему информацию о казаках, оставивших свой след в литературе и искусстве, в науке и технике, в общественной жизни казачьего зарубежья, отмечал: «...что касается В.Смоленского, то его стихи разбросаны по многим изданиям. Это был настоящий, большой поэт...»
Сорок лет прошло после .смерти одного из лучших поэтов российского зарубежья — Владимира Алексеевича Смоленского, и можно только горько сожалеть о том, что имя и большое поэтическое наследие талантливого донского казака, для которого, по оценке Юрия Терапино, были характерны «легкое дыхание, чувство ритма, способность находить точно соответствующие теме образы, а также творческая щедрость и внутренняя свобода», и по сей день мало известны и в России, и в ее традиционных казачьих краях, в том числе и на Тихом Дону.
В 1997 г. Российский фонд культуры издал первый в современной России небольшой сборник избранных стихов В.А.Смоленского (составитель В.В.Леонидов). Хотелось бы надеяться, что это первый, но не последний шаг на пути возвращения имени В.А.Смоленского и его литературного наследия в возрождающееся отечество!»

 
Добровольческая песня (Мы смело в бой пойдем...)
Автор не установлен

Слышали деды - война началася,
Бросай своё дело, в поход собирайся.
Мы смело в бой пойдём за Русь святую, 
И, как один, прольём кровь молодую.

Рвутся снаряды, трещат пулемёты,
Скоро покончим с врагами расчёты.
Мы смело в бой пойдём за Русь святую, 
И, как один, прольём кровь молодую.

Вот показались красные цепи,
С ними мы будем драться до смерти.
Мы смело в бой пойдём за Русь святую, 
И, как один, прольём кровь молодую.

Вечная память павшим героям,
Честь отдадим им воинским строем.
Мы смело в бой пойдём за Русь святую, 
И, как один, прольём кровь молодую.

Русь наводнили чуждые силы,
Честь опозорена, храм осквернили.
Мы смело в бой пойдём за Русь святую, 
И, как один, прольём кровь молодую.

От силы несметной сквозь лихолетья
Честь отстояли юнкера и кадеты.
Мы смело в бой пойдём за Русь святую, 
И, как один, прольём кровь молодую.

Белой акации гроздья душистые
Автор: А. Пугачев

Белой акации гроздья душистые
Вновь аромата полны
Вновь разливается песнь соловьиная
В тихом сиянии чудной луны

Помнишь ли лето ? Под белой акацией
Слушали песнь соловья
Тихо шептала мне чудная, светлая
Милый, поверь мне! Навек твоя!

Годы давно прошли, страсти остыли
Молодость жизни прошла
Белой акации запаха нежного
Верь, не забыть мне уже никогда
1916

Комментарий: Добровольческая песня известна была в СССР как песня гражданской войны «Смело мы в бой пойдем за власть Советов...». Как и многие песни, она была переделана красными и усилиями пропаганды (ценность которой, необходимо признать, большевики понимали лучше других) зазвучала по стране. К сожалению, нет точных сведений об авторе этого варианта, более того вопрос о происхождении песни несколько запутан. По одной из версий эта песня появилась в начале Первой Мировой и повествовала о борьбе с германцем. Позже она была переделана в «белую», а позже и в красную. По другой же версии, эта песня – по крайней мере её музыка – возникла из романса приведённого выше. Он-то и есть настоящий романс «Белой акации гроздья душистые», к сожалению, почти забытый ныне и вытесненый песней Баснера – Матусовского. И, кстати сказать, вот он и был чрезвычайно популярен в частях Белой армии, а не песни про «поручиков Голицынских».

Песня добровольцев студенческого батальона
Автор не установлен

Вспомнили Вы нас и вскормили
Отчизны родные поля,
И мы беззаветно любили
Тебя Святой Руси земля.

Мы дети Отчизны великой,
Мы помним заветы отцов,
Погибших за край наш родимый
Геройскою смертью бойцов

Теперь же грозный час борьбы настал, настал
Коварный враг на нас напал, напал, 
Напал и каждому кто Руси сын, кто Руси сын
На бой с врагом лишь путь один.

Пусть каждый и верит, и знает,
Блеснут из-за тучи лучи
И радостный день засияет
И в ножны мы вложим мечи.

Теперь же грозный час борьбы настал, настал
Коварный враг на нас напал, напал, 
Напал и каждому кто Руси сын, кто Руси сын
На бой с врагом лишь путь один.

Марш корниловцев
Автор не установлен

Пусть вокруг одно глумленье, 
Клевета и гнет
Нас, корниловцев, презренье
черни не убьет.

Вперед, на бой, вперед на бой, открытый бой.

Верим мы: близка развязка
С чарами врага,
Упадет с очей повязка
У России, да!

Вперед, на бой, вперед на бой, открытый бой.

Русь поймет, кто ей изменник,
В чем ее недуг,
И что в Быхове не пленник
Был, а - верный друг.

Вперед, на бой, вперед на бой, открытый бой.

За Россию и свободу
Если в бой зовут,
То корниловцы и в воду
И в огонь пойдут.

Вперед, на бой, вперед на бой, открытый бой.

Алексеевский марш
Автор не установлен

Пусть свищут пули, льется кровь,
Пусть смерть несут гранаты,
Мы смело двинемся вперед,
Мы русские солдаты,

В нас кровь отцов - богатырей,
И дело наше правое,
Сумеем честь мы отстоять,
Иль умереть со славой.

Не плачь о нас, Святая Русь,
Не надо слез, не надо,
Молись о павших и живых,
Молитва - нам награда!

Мужайтесь матери, отцы,
Терпите жены, дети,
Для блага Родины своей
Забудем все на свете.

Вперед же, братья, на врага,
Вперед полки лихие!
Господь за нас, мы победим!
Да здравствует Россия!

Комментарий: Приведенные выше три песни - аутентичные, настоящие белые песни времен Гражданской войны. С авторами, к сожалению, полная тьма - кто написал - не знаю.

Памяти адмирала Колчака
Автор: Сергей Бонгарт

Он защищал страну от смуты,
Как только мог.
Но дьявол карты перепутал,
Оставил Бог.

Смерть лихорадочно косила
Со всех сторон,
Тонула, как корабль, Россия
А с нею - Он.

Его вели между вагонов,
Как черти в ад.
Разило водкой, самогоном -
От всех солдат.

Худой чекист, лицо нахмуря,
Отдал приказ...
А он курил, - как люди курят, -
В последний раз...

Шел снег. Медлительно и косо,
Синела мгла...
Уже кончалась папироса
И пальцы жгла...

- Повязку? - Нет, со смертью в жмурки
Игорает трус.
Он видел силуэт тужурки,
Скулу и ус.

И портсигар отдал солдату:
"Берите, что ж
Не думайте, что мне когда-то
Еще пришлось..."

Ночная мгла уже редела,
Чернел перрон,
И как всегда перед расстрелом
Не счесть ворон.

Они, взметнувшись, к далям рвутся,
Летят, летят...
И виснут тучи над Иркутском,
И люди спят.

Комментарий: Стихи, написанные на гибель адмирала Колчака. Увы, мне не удалось установить, кто такой Сергей Бонгарт, но как мне кажется стихи всё же современные. Если у кого есть дополнительная информация – буду зело благодарен.

Белогвардейский романс
Александр Полуполтинных

Завтра поутру бой, господа офицеры,
Уж не знаю, как вы, только я не боюсь
Умирать за свою православную веру,
За родимый наш край, за Великую Русь.

Завтра кони заржут, загрохочут орудья,
Снова литься рекой будет “клюквенный сок”,
И друг в друга стрелять будут русские люди…
Для кого ж «не убий» заповедовал Бог?

Завтра будем рубить коммунистов в капусту
За поруганный быт, оскверненный язык,
За потерянный смысл слова гордого “русский”,
За могилы отцов, что порочит мужик.

Но в истории нас, знаю я, обесславят,
Над могилою нашей не грянет оркестр…
Пропоет соловей горько “вечную память”,
А последней наградой – березовый крест.
май 1990

Комментарий: Современный романс, написанный, как видно из даты, на волне общего романтического отношения к белой гвардии. Впервые, признаться, слышу выражение «порочить могилы», но к поэтам придираться не стану. :-))

1. В Париже, русском уголке

Мерцает свет в глубинах зала ресторана, 
Багровый отблеск штор нам души бередит,
Поет цыганка русского “шалмана”
И есаул тихонько струны ворошит.

Идет застолье, подают всем пельмени
И рюмку водки каждый хлопнуть не дурак,
На стол грибы несут, копченья и соленья,
Знай русских, мы всегда встречаем только так.

Идет кутеж в Париже, в русском ресторане,
Известном всей округе удалью ночей,
Там все до одури, как в русской черной бане,
Там все продумано до самых мелочей.

Да, все продумано, все сделано, все схвачено,
Там каждый гость желанен, кто бы он ни был,
А поутру за все сполна всегда оплачено,
Там нет проблем у тех кто есть и кто там был.

Там всем bonjour в любое время суток,
Там честь ни счесть, что вам окажут иль дадут,
Один изъян — там не приемлют шуток
Хозяева о прошлом, зряшный труд.

Сказать по правде, там не ставят этой цели,
А клиентура лишь приходит отдохнуть,
Пожрать, напиться — это лучше ведь на деле,
Чем девять граммов меж ушей заполучить.

Да и какое дело инородцам,
Что у дверей в ливреи граф стоит,
Что отпрыск князя подает графин японцам,
А в половых задействован престола фаворит.

Да, не японцы русские «цыгане»,
Хоть и стремятся грусть от глаз чужих сокрыть,
Дворянский «табор» экс-империи в изгнании
И предначертано им веси бороздить.

Нет, не цыгане русские скитальцы,
Им штоф «Смирновской» не заменит соловья,
Согнуть бы ноги, растопырить пальцы
И, как борзой, рвануть назад, да ведь нельзя.

Их там не ждут, их там похоронили,
Кто не отбыл, тот к стенке прислонен,
Тот, кто из «бывших», 
Тот, как в здешнем грешном «Биле»,
На залп ружейный сто процентов обречен.

Так жизнь изводят здесь кадеты и корнеты,
Потомки муромских и суздальских родов,
Не принявшие в Октябре “товарищей” обеты
И не поднявшие за эру новую тостов.

Что им сказать и что от них услышать?
Как оправдать и можно ль осудить?
Ни те, ни эти не желают слышать,
Пусть их история рискует рассудить.

Так год за годом чалит в лихолетьи,
Вино кабацкое течет себе рекой,
Цыганки руки от плечей повисли плетьми,
А есаула ус покрылся сединой.
01.07.1990г.

2. Невольные пленники

1. 
В кварталах трущобных, истлев от жары,
Невольно приют давшей им Анкары,
Влачит жалкий жребий монархии цвет,
Считавшийся некогда высшим тот свет.

Дай жалость им, Бог, дай разум, всевышний господь,
Не изгнанным, тем, кто изгнал эту плоть,
Всели состраданье в сердца их, всели,
Нет мочи вдали пребывать от родимой земли.

2.
Как густо вас здесь родовитых, сколь бедна ваша клеть,
Как горды, как жалки, как больно на это смотреть,
Как статус немил, как ничтожен досуг,
Кто чашу испил, оказавшись здесь вдруг.

Ах, белая кость, необузданный нрав и l'amour,
Осталась лишь честь, да на френчах кровавый пурпур,
Поблекли короны российской былые цвета,
Вам бивнями пасть волей господа у минарета.

3.
Чужие законы, чужая земля и молва,
Кругом басурманы, мечети, тараканьи бега,
Как говор российский, услышанный, сердце щемит,
Как звук от трехрядки, слезу выбивая, гремит.

Дай жалость им, Бог, дай разум, всевышний господь,
Не изгнанным, тем, кто изгнал эту плоть,
Всели состраданье в сердца их, всели,
Нет мочи вдали пребывать от родимой земли.

4.
Утеряно, кануло, с прежним нет связи совсем,
Одни лишь реликвии — память по прошлому всем,
Перстень фамильный, нательный крест иль медальон,
В минуты отчаянья жизни спасенье лишь в нем.

Ах, белая кость, необузданный нрав и l'amour,
Осталась лишь честь, да на френчах кровавый пурпур,
Поблекли короны российской былые цвета,
Вам бивнями пасть волей господа у минарета.


5.
Полковники, гетманы, фрейлены, рашен князья,
До ручки дошли, докатились вы донельзя,
Отняли Россию, изъяли, изгнали вас всех,
От дома вдали помирать всем ниспослан вам грех.

Дай жалость им, Бог, дай разум, всевышний господь,
Не изгнанным, тем, кто изгнал эту плоть,
Всели состраданье в сердца их, всели,
Нет мочи вдали пребывать от родимой земли.

6.
В трущобах пещерных, приют давшей им Анкары,
Влачат жалкий жребий России былые сыны,
Глаза воспаленные, в Русь проводя пароход,
Поблекли, опять не решились свершить крестный ход.

Ах, белая кость, необузданный нрав и l'amour,
Осталась лишь честь, да на френчах кровавый пурпур,
Угасли короны российской былые цвета,
Не кость вы, а бивни падшего русского мамонта.
31.01.1991г.

3. От тех, кто изгнан, потеряв, и тоскует, веря

За кордоном России, в загнивающем мире
Я влачу свою бытность который уж год,
Не понять тебе Вилли, не поймут и в Каире,
Что нас держит не сытность здешних Западных вод.

Как бы ни был я щедр во словах, в сочетаниях,
В объясненьях и толках пребывания здесь,
Не поймет это венгр, ибо смысл в стенаниях
На души русской полках весь разложен, как есть.

Я в Париж закатил не за франком в двадцатом,
Не за прелестью ног и не в поисках грез,
Я поручиком был и Отчизны солдатом,
Был свидетелем бог, что я крест честно нес.

Кто я был, кем я стал? В чем мои прегрешенья?
Как растрачен мой пыл? Где пройдет перевал?
Только русский поймет, что позор и бесчестье
Мы вкусили зазря, черт бы долю подрал.

Ну, скажите, за что я оторван от дома,
Обречен на чужбине все восходы встречать,
Неужели за то, что поклявшись, до гроба,
Я исполнил свой долг, пядь земли защищать.

Да, я был офицер, да, дворянского рода,
Да, кадетский кончал, да, царю присягал,
Был и есть офицер, русский племени — рода,
Хоть с Россией порвал, хоть в ней все потерял.

Я «не понял», не принял догмы Энгельса — Маркса,
Вновь пришедших к «кормилу» я «не смог» оценить,
В то, что верили лишь защищал я от фарса,
Проклят вами, что веру не смогли истребить.

Возвратите мне Русь вы мою без остатка,
Я готов возвратиться, эполеты сорвав,
Распрощаться берусь с жизнью, хоть и не сладко,
В пояс ей поклониться, тело ей же придав.

За кордоном России, за границей державы
Я любовь и тоску в своем сердце ношу.
Где вы рощи мои, где вы русские травы?
Дайте грудью вздохну, дайте всласть подышу.
01.07.1990г.

4. Станишник

На небе звездочки зажглись, 
Из цирка фрау расползлись,
Прощай Берлин, Потсдам,
Да здравствует Лондон!
Они сошлись и разошлись,
В кармане марки завелись,
Эх, если б завтра путь лежал
На Тихий Дон!

Наездник думал так лихой,
Казак уже не молодой,
Кумир арены
И изгой своих степей,
А из груди лишь рвался вой
И мыслей муторный конвой
До края чарку наполнял,
Кивнув, мол, пей.

Давно вокруг погашен свет
И только дым от сигарет,
Застлав глаза,
Являет то, что далеко,
Встает воочию старый Дон,
Во всей красе твой эскадрон,
Приказ исполнен будет,
Как всегда, легко.

По Дону хмурому кружа
И “белых” с “красными” кроша,
То тех, то этих
Ты рубал, колол, стрелял,
Ты ловок был, но не смышлен,
Идей сраженьем оглушен,
О, сколько раз ты время то
Станишник клял.

Ты воевал, не рассуждал,
Но, в то же время, четко знал,
Что осуждают
Твои зверства земляки,
Ты был жесток не по годам,
Кровь обмывал по кабакам,
Твои “проказы”
Не забудут казаки.

Тебя хорунжий подвело
Не в меру выпито вино,
Попранье кодекса
Известного, как честь,
Фатальность участи твоей
В разгуле “бахусских” ночей,
Фатальность памяти
Тебе отныне несть.

Отель неоном окружен
И позолотой обрамлен
Тот номер,
Где ты коротаешь свою ночь,
А ты в углу сидишь в седле,
Штаны с лампасом на тебе
И шашку дедову все бережешь,
Как дочь.

Твой путь в кровавом мареве
И нет прощения тебе,
Не зачеркнуть, не искупить,
Не замолить
И даже сам Христос Иисус,
Познавший скорбь на цвет и вкус,
Твою тоску бы предложил
Вином залить.

Вот с неба канула луна,
Заря в дорогу позвала,
Опять Марсель, Брюссель,
Турин, Мадрид, Леон,
Ах, если только бы судьба
К нему однажды снизошла,
Он все б оставил,
Отдал все б за родный Дон.

Так размышлял казак седой,
Слезу роняя за слезой,
Кумир арен,
Степей своих изгой,
По чарке, пав с его уса,
Катилась мутная слеза,
Он молча плакал,
Подавляя в себе вой!
16.03.1991г.

5. Эмигрантское днище

Во мрачных оковах обреченья и зла,
На черных надгробьях судеб пепелища
Рождалась исповедь, что сквозь стоны вела
К корням покаянья эмигрантского днища.

Вы верно заметили, мы не белая кость,
Хоть знаки отличий в петлицах носили,
В окопах всегда был своим, а не гость,
Немецкие пули нас щедро косили.

Мы шли по войне от звонка до звонка,
Как, встав под ружье, нам присяга велела,
Нам холод затвора и отблеск клинка
До боли знакомы и кровь в нас кипела.

Незваным гостям оплатив векселя,
Под флагом Андреевским шли мы на рейде,
Не красят камзолы, увы, вензеля,
Любовь лишь к России звала нас к победе.

И зов этот всех согревал, окрылял
И думать о смерти забыть нас заставил,
Бесовские силы он в души вселял,
А все оценить нам самим предоставил.

Мы с детства одеты были не в шелка,
Но, к счастью, достаток в семействах имели,
Родители наши, увы, не князья,
Но песнь об Отчизне с колыбели нам пели.

И гербов фамильных нам иметь не пришлось,
В палатах царя восседать не случалось,
Мы соль земли русской, как веками велось,
Мы те, на ком слава России держалась.

Мы лихо сражались за старый режим,
Нам трон и корона были лишь предлогом,
Мы кровушкой нашей поля оросили
Настолько обильно, что ответим пред богом.

Как вам передать, что поведать о том
Как жили, кем были и что с нами стало?
Рулетка крутнулась, пошло все на слом,
Все то, что имели, моментом пропало!

Потом был кошмар — из России побег.
Зачем? От кого? Куда мы бежали?
Зачем? — так понятно. От кого? — ясно всем.
Куда и насколько? — мы толком не знали.

Мы беженцы стали, не дать и не взять,
Нет, те, что с гербами, устроились лихо,
Мы дно эмигрантства, мы гиблая падь,
А те, с вензелями, лишь пена, там тихо.

Мы это вкусили, ступив за порог,
Нам здешний пирог не сулит день рожденья,
Кордон стал навеки наш общий острог,
Дай бог лишь сполна замолить прегрешенья.

Который уж год нам не мил белый свет,
Уж сколько годин колесим мы по весям,
Кто в форме швейцара несет всякий бред,
А кто на авто, как таксист, куролесит.

Потеряны, стерты до дыр все мечты
И канули в лета былые надежды,
Похоже, что судеб всех дни сочтены,
Ведь русской судьбе не носить иностранной одежды.

Как щедр, как велик наш российский народ
И как он, частенько, к себе беспощаден.
Ну, где так нещадно сын батю, а брат брата бьет?
Мой бедный народ, будь ты трижды неладен.

Во мрачных оковах обреченья конца,
На черных надгробьях судеб, в пепелище,
Рождаясь, исповедь к покаянью вела,
Осознавшее суть, эмигрантское днище!
07.02.1991г. 

Комментарий: Статья из газеты «Независимая Молдова»:

«Он мечтает создать шлягер...

Морозов Сергей родился в Кишиневе, где учился с 1-го по 4 класс, затем вместе с родителями переехал в Бендеры, там и окончил школу. Юношеская мечта - стать журналистом. Но судьба распорядилась так, что он стал студентом института им. Лесгафта. Потом он понял, что спорт для него является не более чем увлечением. Хотелось заняться чем-то более серьезным. Так Сергей стал слушателем одного из элитных вузов закрытого типа, где получил юридическое образование. Изучал японский и английский языки. Воинское звание - майор.
Работа Сергея мало ассоциируется с поэзией. Тем не менее писать стихи он начал с юношеских лет, хотя его ровесники часто отпускали по этому поводу колкие шутки. С легкостью рождались песни, которые стали петь известные певцы. При этом сам поэт скромно оставался в тени. В его планы не входило связывать свою жизнь с творчеством. Но с годами увлечение молодости не проходило. Стихи становились более осмысленными и глубокими. И как-то грешно было просто так от них отказываться, тем более на этом настаивали его близкие друзья. Сейчас Сергей задумал выпустить книгу своих стихов и надеется, что она найдет своих читателей.
Сегодня, когда четвертый десяток жизни уже прожит, а юридическая карьера подходит к своему завершению, Морозов решил более серьезно обратиться к творчеству. А это значит, поделиться с читателями своими мыслями, обращенными в стихи. Чтение стихов в кругу друзей кажется пройденным этапом, хотя именно они и являются самыми строгими судьями Сергея. Но для себя он решил: пора переходить на другую ступень...
Но не так уж просто пробиться поэту-песеннику к звездам-певцам. Они предпочитают работать со своими давними поэтами. Ведь до этого Сергей плоды своего труда не публиковал, не бегал по редакциям с просьбой принять стихотворную рукопись.
Неоднократно Сергей встречался с известными исполнителями эстрадных песен, показывал свои работы. Тексты песен воспринимались на "ура". Некоторые певцы сами обращались с просьбой написать для них, что-нибудь завораживающее, глубокое... Заказ исполнялся быстро и качественно. Но, получив свое, певцы исчезали с горизонта поэта, опять оставляя его в тени. Причем, забывали не только о вознаграждении, но даже о словесной благодарности.
У Морозова свой взгляд на песню. Она не должна быть пустой, проходной. В ней обязательно должна быть заложена информация. А на деле часто происходит обратное. Шлягерами становятся не те вещи, которые несут смысловую нагрузку, а те, которые чаще звучат в эфире, которые благодаря пропаганде средств массовой информации навязываются слушателю.
Сергей же предпочитает создавать законченные смысловые произведения. Это практически небольшие жизненные или романтические сюжеты, с началом, развитием, кульминаций. Они заставляют не только прочувствовать героя, проникнуть в его душевные переживания, но и вспомнить что-то свое.
Сложно из сотен стихов, написанных Сергеем, выбрать несколько таких, по которым можно было судить о его творчестве в целом. Но он уверен, что в сотрудничестве с хорошим композитором и талантливым исполнителем его труд принесет плодотворные плоды. Его стихи могут стать основой шлягера. Возможно тогда имя автора зазвучит рядом с рожденной им песней, и наконец-то, станет известным широкому кругу слушателей
Сейчас Морозов работает над второй книгой стихов. Многие из которых, написаны как песни. Книга, страничка в "Интернете", сам факт написания песен - все это для того, чтобы нелегкий путь творчества привел к логическому завершению - рождению и выходу в свет песен.

Наталья Устюгова - корреспондент газеты "Независимая Молдова"»

Помнишь ли ты? (белогвардейский романс)
Автор: Глеб Сальников

Помнишь ли ты, как улыбалось нам счастье 
Гладью Летнего сада лебединых прудов?
И не думал никто, что вот так, в одночасье -
Ах, какая досада - от домашних трудов

Собирается в путь из семейной идиллии,
С прямотой Робеспьера, безнадежно один,
Покидает свой дом благородной фамилии
Строевым офицером столбовой дворянин.

Помнишь ли ты, как в просторной гостиной
За старинным роялем на четыре руки
В том чудном попурри, отыграв Лоэнгрина,
Мы каприччо сыграли, так душевно близки?

А теперь мои пальцы, кобуру револьвера
Расстегнув на морозе, подымают солдат -
Девятнадцатый год, чрезвычайные меры
Против белой угрозы принимал Петроград...

Наши светлые дни зачеркнула разлука,
Я оставил наш дом, никого не виня.
Лишь себя самого обрекая на муки,
Я прошу об одном - позабудь про меня.

Мне осталось немного - с фанатичным бессильем
По колено в сугробах, с лицом мертвеца
Оскорбленную честь нашей бедной России
От жидов и холопов защищать до конца.

Комментарий: Интересная песня. Современная, но написана красиво. Хотя и тут без "жидов и холопов" не обошлось. Крепко ж дались нашим нынешним столбовым дворянам именно эти сословия и нации... :-))

Бывший подъесаул
Автор: Игорь Тальков

Бывший подъесаул уходил воевать:
На проклятье отца и молчание брата
Он ответил: "Так надо, но вам не понять",-
Тихо обнял жену и добавил: "Так надо!"

Он вскочил на коня, проскакал полверсты,
Но как вкопанный встал у речного затона,
И река приняла ордена и кресты,
И накрыла волна золотые погоны.  

Ветер сильно подул, вздыбил водную гладь,
Зашумела листва, встрепенулась природа,
И услышал казак: "Ты идешь воевать
За народную власть со своим же народом!"  

Он встряхнул головой и молитву прочел
И коню до костей шпоры врезал с досады,
Конь шарахнулся так, как от ладана черт,
От затона, где в ил оседали награды.

И носило его по родной стороне,
Где леса и поля превратились в плацдармы...
Бывший подъесаул преуспел в той войне
И закончил ее на посту командарма.

Природа мудра! И Всевышнего глаз
Видит каждый наш шаг на тернистой дороге.
Наступает момент, когда каждый из нас
У последней черты вспоминает о Боге!

Вспомнил и командарм о проклятье отца
И как Божий наказ у реки не послушал,
Когда щелкнул затвор...И девять граммов свинца
Отпустили на суд его грешную душу.

А затон все хранит в глубине ордена,
И вросли в берега золотые погоны
На года, на века, на все времена
Непорушенной памятью Тихого Дона.

Комментарий: Игорь Тальков был сложным и интересным человеком. Яркий музыкант, он был также неординарен и в жизни. Не вызывает сомнения одно – он по-настоящему любил свою страну и вот уж кого можно было назвать патриотом с полным правом. Любопытный эпизод: летом 1991 Тальков решил забрать своего сына из школы, мотивируя это тем, что в школах преподают лживую историю страны. (В чём-то он безусловно был прав, я как историк, не могу не признать что то что преподавалось в школах было больше пропагандой чем историей. С другой стороны...есть правильное и точное изречение: «История – это пропаганда победителей». Любая история – это пропаганда, иное дело, что к 1991 от этой пропаганды изрядно подустали). Так вот, одна газета, проехалась за это решение по Талькову на редкость язвительно, иронизируя, мол, наденет Тальков золотопогонную белогвардейскую форму с Георгиевскими крестами и будет-де перед чадом своим маршировать, а вместо учебников будет учить его по брошюркам общества «Память». Злая заметочка была, помню я её. Через несколько месяцев Тальков трагически погиб. К очередной годовщине его гибели (пятилетней, что ли) эта же газета печатает огромную (на всю полосу) статью о Талькове. Первая фраза статьи: «Игорь был нашим большим другом...» Тошнит. Впрочем, чего другого можно ожидать от «МК».
Песня «Бывший подъесаул», отличная строгая баллада, по некоторым предположениям написана Тальковым про Миронова, командарма 2-й Конной Армии, простого казака, героически сражавшегося за красных и красными же расстреляным – не любил Семён Михайлович талантливых конкурентов. Многие подвиги 2-й Конной потом были присвоены 1-й Конной, а про самоё 2-ю КА в учебниках не было ни строчки.

Песня Галлиполийских стрелков 
Автор: Сергей Данилов

Ватной попоной тумана укрыв корабли,
Черное море прощается с войском России.
Кто мы такие сегодня для этой земли?
Вы, есаул  - не апостол, и я - не мессия.

Бурка казачья российского снега белее,
Неба российского светлый лазурный алтарь.
Золото русских берез в Царско-сельских аллеях,
И принимающий выезд отец-государь.

Крестик нательный, Георгия крест на груди,
Крест в небесах, на котором Россия распята.
Родина, что ожидает тебя впереди?
А впереди - диктатура пролетариата.

Бурка казачья российского снега белее,
Неба российского светлый лазурный алтарь.
Золото русских берез в Царско-сельских аллеях,
И принимающий выезд отец-государь.

Константинополь, Босфор, что за магия слов,
В Мраморном Море развеются сладкие чары,
Племя изгнанников, галлиполийских стрелков,
А для России навеки веков - янычары.

Бурка казачья российского снега белее,
Неба российского светлый лазурный алтарь.
Золото русских берез в Царско-сельских аллеях,
И принимающий выезд отец-государь.

Ватной попоной тумана укрыв корабли,
Черное море прощается с войском России.
Невыносимо бежать от родимой земли,
А оставаться тем более невыносимо.

Бурка казачья российского снега белее,
Неба российского светлый лазурный алтарь.
Золото русских берез в Царско-сельских аллеях,
И принимающий выезд отец-государь.

Комментарий: Комментарий: Данилов Сергей Владиленович родился 26 ноября 1961 года. Окончил Ленинградский государственный педагогический институт им. А.И.Герцена (1984). В настоящее время работает первым заместителем директора гимназии № 56 г.Санкт-Петербурга . Многие песни написаны в соавторстве с Александром Гейнцем. Лауреат Грушинского фестиваля.

От себя добавлю - красивая песня, наполненная красивыми образами. Как известно в жизни оно было малость чуть по другому. В ноябре 1920 г. на рейд Босфора вошла русская эскадра из 126 вымпелов. Суда везли "последнюю армию Белой России" - Русскую армию барона Врангеля. Армия должна была расположиться в лагерях в зоне союзной оккупации. Приказом от 19.11.1920 г. регулярные воинские части были сведены в 1-й армейский корпус, которым командовал генерал Кутепов. В его состав входили 1-я пехотная дивизия (ее основу составили "корниловцы", "дроздовцы", "марковцы", "алексеевцы" и кадры полков Императорской Армии), 1-я кавалерийская дивизия, 1-я артиллерийская бригада, Технический полк и Железнодорожный батальон. Всего в рядах корпуса числились 26 596 человек. Части Донского корпуса, сведенные в две дивизии, были рассредоточены близ городов Чилингир, Кабакджа. Кубанский корпус был расположен на "острове мертвых" - Лемносе. 1-й армейский корпус разместился в 6 км от г. Галлиполи, - в "голом поле". Под открытым небом, в грязи и холоде ставились палатки, размещались штабы, полковые лазареты.
Но постепенно жизнь в лагере налаживалась. Начались занятия в трех пехотных, кавалерийском, артиллерийском и инженерном училищах. 12 июля 1921 г. в Галлиполи прошло первое производство юнкеров старшего класса в офицеры. Летом прошли первые тактические учения. В лагере издавались собственные журналы, был организован свой театр. Настроения офицеров и солдат хорошо выражала фраза, сказанная генералом Кутеповым: "Будет дисциплина - будет и армия, будет армия - будет и Россия". Но надежды на скорое возвращение в Россию не оправдались. Союзное командование стало настаивать на разоружении Русской армии и ее переводе в разряд "гражданских беженцев". С лета 1921 г. войска стали покидать Галлиполи, переезжая на Балканы - в Югославию и Болгарию. Последний русский солдат покинул Галлиполи 5 мая 1923 года.
Князь Долгоруков писал: "Можно было летом встретить бодро идущих в чистых белых рубахах, с воинской выправкой, отдающих воинскую честь генералам молодых людей и безошибочно узнать в них галлиполийцев. А в то же время несчастные, голодные люди в рваных шинелях угрюмо продавали на улицах фиалки, спички, карандаши - то были офицеры, покинувшие армию". Но потом кончилось и это. Турции не нужна была пусть невооруженная, но сохранившая дисциплину и дух большая русская войсковая группировка. Постепенно Галлиполи "размывалось". Здесь, в Галлиполи - Голом поле, как назвали его русские солдаты - умерла российская армия.
К 1924 году русская эмиграция, пережив пору недолгого расцвета, стала постепенно разъезжаться. Чехословакия принимала студентов, инженеров и врачей. Болгария и Сербия приютили у себя часть галлиполийцев, Аргентина звала безземельных казаков, в Германию стремились банкиры и меховщики, Франция нуждалась в дешевой рабочей силе. Русский Стамбул опустел.

Степь
Автор не установлен

Степь Донская лежит без конца, без границы, без края. 
Стала братской могилой солдатам с далеких веков. 
Печенеги и русские головы рядом сложили, 
Смерть давно примирила всех самых жестоких врагов. 

Помнишь, степь, как вставали полки, батальоны и сотни, 
Чтоб идти в роковой, в этот самый последний поход, 
И мальчишки в погонах, с крестами и в чистом исподнем, 
Под кинжальным огнем строем шли прямо на пулемет.
И мальчишки в погонах, с крестами и в чистом исподнем, 
Под андреевским флагом с песней шли прямо на пулемет.

В этом страшном бою мы до срока уже поседели, 
Иного славных голов полегло в придорожной пыли. 
Мы дрались как умели, не наша вина, что уходим, 
Русь спасти не сумели - честь русскую все же спасли. 

На маньчжурских на сопках, в степях под Екатеринбургом, 
В галицийских полях, на суровых Кавказских горах, 
И под Галикарнасом, Берлином, Парижем, Нью-Йорком 
Цвет России лежит, обратившись в бесчувственный прах.
И под Монтевидео, Шанхаем, Сиднеем, Нью-Йорком 
Цвет России лежит, обратившись в бесчувственный прах. 

А когда опускается ночь над расстрелянным полем, 
Тени павших встают из воронок, траншей и могил, 
И идут в алых маках степных над погибшей любовью 
Твои дети, Россия, тебя кто так крепко любил. 

Под безмолвной луною идут бесконечные цепи, 
Мчатся конники лавой, как в годы жестоких атак, 
И зарницы блестят, озаряя далекие степи, 
И вернется в Москву наш священный империи флаг!

Комментарий: Загадка. Абсолютно неизвестная вещь. По одним источникам написана неизвестным офицером в 1920-х годах. По другим – новодел. Я склоняюсь ко второму, по некоторым признакам, но усверенности нет. Есть желающие поделиться информацией?

Я уже никуда не спешу (Белогвардейский романс) 
Автор: Андрей Макаревич (???)

Я уже никуда не спешу -
Что спешить, если вышли все сроки?..
Уж не снится шальной летний шум
Желтым листьям на черной дороге. 

В тусклом небе осеннего дня
Песня та, что всегда не допета, -
Это клин журавлей от меня
Улетает в далекое лето. 

Дай вам бог, долететь, не устать,
И вернуться весной ярко-синей;
Я без вас остаюсь зимовать
Под безжизненным небом России. 

Я уже никуда не спешу...

Комментарий: Диковина. Наткнулся на этот текст случайно. Макаревич был указан исполнителем, но зная что Андрей Вадимович редко поёт чужие вещи, рискнул зачислить его в авторы. Так ли это?

1. Прощание славянки-I
Автор: Александр Галич

Снова даль предо мной неоглядная,
Ширь степная и неба лазурь. 
Не грусти ж ты, моя ненаглядная, 
И бровей своих темных не хмурь! 

Вперед, за взводом взвод, 
Труба боевая зовет! 
Пришел из Ставки 
Приказ к отправке - 
И, значит, нам пора в поход! 

В утро дымное, в сумерки ранние, 
Под смешки и под пушечный бах 
Уходили мы в бой и в изгнание 
С этим маршем на пыльных губах. 

Вперед, за взводом взвод, 
Труба боевая зовет! 
Пришел из Ставки 
Приказ к отправке - 
И, значит, нам пора в поход!

Не грустите ж о нас, наши милые, 
Там, далеко, в родимом краю! 
Мы все те же - домашние, мирные, 
Хоть шагаем в солдатском строю. 

Вперед, за взводом взвод, 
Труба боевая зовет! 
Пришел из Ставки 
Приказ к отправке - 
И, значит, нам пора в поход!

Будут зори сменяться закатами, 
Будет солнце катиться в зенит
- Умирать нам, солдатам, солдатами, 
Воскресать нам - одетым в гранит. 

Вперед, за взводом взвод, 
Труба боевая зовет! 
Пришел из Ставки 
Приказ к отправке 
И, значит, нам пора в поход! 

Комментарий: Один из любимейших и популярнейших маршей, что в СССР, что в России. На музыку композитора Василия Агапкина существует несколько вариантов текстов. В свое время пели даже А.Блока: «Петроградское небо мутилось дождем...». Этот марш любили как красные, так и белые и каждая сторона считала его своим. Поэтому и включён он в этот сборник. Автор первого из представленых вариантов – Александр Галич.

2. Прощание славянки-II
Автор: В. Лазарев

Наступает минута прощания,
Ты глядишь мне тревожно в глаза,
И ловлю я родное дыхание,
А вдали уже дышит гроза.

Дрогнул воздух туманный и синий,
И тревога коснулась висков,
И зовет нас на подвиг Россия,
Веет ветром от шага полков.

Прощай, отчий край,
Ты нас вспоминай,
Прощай, милый взгляд,
Прости-прощай, прости-прощай...

Летят-летят года,
Уходят во мглу поезда,
А в них - солдаты.
И в небе темном
Горит солдатская звезда.
А в них - солдаты.
И в небе темном
Горит солдатская звезда.

Прощай, отчий край,
Ты нас вспоминай,
Прощай, милый взгляд,
Прости-прощай, прости-прощай...

Лес да степь, да в степи полустанки.
Свет вечерней и новой зари -
Не забудь же прощанье Славянки,
Сокровенно в душе повтори!
Нет, не будет душа безучастна -
Справедливости светят огни...
За любовь, за великое братство
Отдавали мы жизни свои.

Прощай, отчий край,
Ты нас вспоминай,
Прощай, милый взгляд,
Не все из нас придут назад.
Летят-летят года,
А песня - ты с нами всегда:
Тебя мы помним,
И в небе темном
Горит солдатская звезда.
Прощай, отчий край,
Ты нас вспоминай,
Прощай, милый взгляд,
Прости-прощай, прости-прощай...

Комментарий: Текст Лазарева согласно некоторым источникам относится к Балканской войне 1912, но естественно может быть отнесен к любой. Вполне вероятно что этот вариант и исполнялся на Гражданской войне.

Прощание славянки-III
Слова А. Мингалева

Много песен мы с сердце сложили воспевая родные края 
Беззаветно тебя мы любили святорусская наша земля. 
Высоко ты главу поднимала словно солнце твой лик воссиял 
Но ты жертвою подлости стала, тех кто предал тебя и продал. 

И снова в поход труба нас зовет. 
Мы все встанем в строй и все пойдем в священный бой. 
Встань за веру русская земля! 

Ждут победы России святые, отзовись, православная рать! 
Где Илья твой и где твой Добрыня? Сыновей кличет Родина-мать! 
Под хоругвие встанем мы смело, крестным ходом с молитвой пойдем! 
За российское правое дел кровь мы русскую честно прольем! 

Все мы дети великой державы, все мы помним заветы отцов 
Ради Родины, Чести и Славы не жалей ни себя ни врагов! 
Встань Россия из рабского плена, дух победы зовет твой парад! 
Подними боевые знамена ради Веры, Любви и Добра! 

И снова в поход труба нас зовет. 
Мы все встанем в строй и все пойдем в священный бой. 
Встань за веру русская земля!

Комментарий: Этот вариант исполняет Жанна Бичевская. На мой взгляд – самый неудачный изо всех. О литературных достоинствах текста говорить сложно; текст перенасыщен пафосом, подчеркнутая скорбь по поводу погибшего рая на земле - России. Слишком напыщеный стиль, архаичная лексика...тяжело. К тому же бодрый марш превращается в похоронный...

От белых стен Кремля до белых скал Босфора
Автор не установлен

Ах, как звенела медь в монастыре далече!
Ах, как хотелось петь, обняв тугие плечи!
Звенели трензеля, и мчали кони споро
От белых стен Кремля ло белых скал Босфора...

Но будущего нет, идет игра без правил. 
Не в тот сыграл я цвет, на масть не ту поставил. 
Костей полны поля, и реет черный ворон 
от белых стен Кремля до белых скал Босфора... 

Ах, лучше было б мне в степях с Чекой спознаться, 
Щекой к родной земле в последний раз прижаться. 
Метелки ковыля среди степного хора 
От белых стен Кремля до белых скал Босфора...

Комментарий: Автор не установлен. Песня обнаружена в книге красноярского писателя Александра Бушкова «Охота на пиранью». Но есть подозрение, что автор текста – не кто иной как Сан Саныч собственной персоной. Поскольку любит он иногда вставить в ткань своих книг свои же стихи (порою спрятав их за псевдонимами) и склонен к безобидным мистификациям, то, может быть он и есть автор. Но точно сказать не могу – лично с ним я не знаком, а более боюсь никто ни подтвердить ни опровергнуть сие не сможет.

Белая гвардия
Автор: Дмитрий Вачедин

Удаляется крымский берег,
Море в борт корабля - черно,
И за то, во что в жизни верил -
Умереть вдалеке суждено.

А во двориках на Коломне
Будут снова шуметь тополя.
Где искать тебя, подполковник,
На каких Елисейских Полях...

Ну а та, что роднее, чем мама
Смотрит молча в оконную гладь.
Белый лебедь ее ты, желанный,
Не забыть ей тебя, не понять.

В оправдание - есть честь офицера
В оправдание - был белый Дон,
Были - царь, отечество, вера,
Звон бокалов и сабельный звон.

Но все дальше твой крымский берег,
Мысли в душу твою - черно,
И за то, во что в жизни верил -
Умереть вдалеке суждено.

Комментарий: Вещь современная.

Мы перемолоты в кровавой карусели 
Автор: В.Моров

Мы перемолоты в кровавой карусели,
Мы умирали в чужеземных лагерях.
Могилы наши есть в Стамбуле и в Марселе
И затерялись в экзотических морях.

А те, кто выжил, разбрелись по белу свету
И не вернутся никогда в святую Русь.
Пусть, может быть, нам оправдания и нету,
С жестокой долей сей до гроба не смирюсь.

Здесь за гроши мы продаем свои таланты,
Здесь прозябаем, растеряв остатки сил.
Теперь для Родины – лишь белоэмигранты,
А были гордостью всей матушки-Руси.

Мы здесь засохнем, как отломанная ветка,
Нам божьей кары этой тяжкий груз не снесть,
На жизнь осталась только “русская рулетка”
Да офицерская поруганная честь.

Нас не достали здесь, но лили грязь в бессильи
И, как мерзавцев, выставляли напоказ...
Но мы ведь тоже умирали за Россию!
За что ж Россия навсегда отвергла нас?
27 ноября 2002

Комментарий: Моров Владимир Павлович. Родился 22 февраля 1966 г. в Сызрани. Живу в Тольятти. Закончил Самарский госуниверситет. Песни пишутся с 1981 г.; записано 4 аудиоальбома (в андеграунде). В песнях стремлюсь к разнораправленности и синтезу стилей, смысловой и музыкальной нагрузке. Всеяден: от туристской песни до бард-рока. Лауреат пары мелких фестивалей (отмечены песни "Жизни некий смысл", "Откуда к нам приходят...", "Где живёт июль", "Подберём ещё слова"). Любимые авторы: Александр Белов (Самара), Юрий Федотов (Липецк), Анатолий Киреев, Константин Арбенин ("Зимовье зверей", С-Петербург). Место работы: институт экологии Волжского бассейна РАН, инженер-химик. Хобби: геолого-минералогический музей и связанные с ним экспедиции. Прочие увлечения: парус, велосипед. Женат, двое детей.

Поедем, граф! 
Автор: Владимир Голобородько

Последний разговор графа Андрианова П.Ф. 
со своим соседом, отставным военным Проскуриным 
(к сожалению не известны ни имя, ни звание) 
по воспоминаниям жены Марии Николаевны, 
в честь его годовщины. 

- Поедем граф! Ну, что Вы тут забыли???
Смотрите краснозадых саранча,
Россию нашей кровью затопили... 
У них же каждый в роли палача!

Грабеж, убийства - ничего святого.
Урвал кусок и думает, что прав.
Горят церква!...Нам не вернуть былого.
Пока ещё не поздно - едем, граф???

- Ну, что Вы сударь ерунду несете!
Немного надо сдержаннее быть.
Вы горсть земли с собой «туда» берете,
Но как «оттуда» родину любить???

Не взять с собой могилы наших предков.
Усадьбы, парки, тишину аллей,
Заводы, лес... Вы сударь профурсетка!
Как бросить верноподданных людей???

- Но Вас убьют! Вас бросят на закланье!
Они как псы! Им только пить и есть.
- Прощайте сударь. Не пойду в изгнанье.
Наверно Вы забыли слово честь!

Чем убегать с позором на чужбину,
Издалека на родину смотреть?
Предать её в тяжелую годину?
В родных пенатах лучше умереть!

А «краснозадые» - Вы помнится, сказали...
Простой, забитый, русский наш народ!
Его всегда Вы сами обижали...
Вот он на Вас теперь с дубьём и прёт.

Забыли, как проигрывали в карты?
Деревни, скот, поля, особняки...
Теперь от них бежите в эмигранты???
Так сами ж продавали в батраки!

- Пустое, граф!
- Нет, сударь, не пустое!
Задумаетесь «там» КТО виноват!
С крестьянами творили Вы такое...
Что им сам черт теперь уже не брат.

- Я вижу, разговор сей бесполезен.
Прощайте! Честь имею! Я пошел.
- Я остаюсь. И я не сожалею.
...........
Маняша, жёнушка. Вели накрыть на стол.

Комментарий: Вещь современная, на мой взгляд немного утрированная, немного переполненная эмоциями. Такой разговор, теоретически конечно мог состояться в 1919, но в реальности...нет, вряд ли. Поэтов, вестимо я не критикую, но вот чтой-то мне вещует, что вместо "краснозадых" было в черновике другое словечко, погрубее малость. Да и потом, к чему тройной вопросительный знак? Но это так, мои размышления во время вёрстки сборника... :-))

Эмигрантское танго
Автор: Алеша Димитриевич

Куда попали вы, в Галлиполи, в Афины, 
Где вы теперь, в Париже иль в Баку?
Быть может быть, в равнинах Аргентины
В Европу грузите маис или муку.

Видали вас средь публики кабацкой.
Видали где-то с брынзой и с бузой,
Быть может быть, на лестнице Галатской
С семитами, селедкой и халвой.

Мы открывали где-то рестораны,
Придумали какой-то аппарат, 
Носили с голода газетные рекламы [ в Константиноп'ле]
И жен своих давали напрокат.

Мой брат в Иркутске сторожем больницы, 
Отец в Германии в артелях рыбаков,
Сестра газетчицей уж больше года в Ницце,
А дядя в Венгрии на заготовке дров.

Сердце истомилось, истаскалось,
Душа в Россию ищет троп... [Тургенина]
Как хороши, как свежи б были б розы,
Моей страной мне брошенные в гроб.

Комментарий: Самое настоящее эмигрантское танго, записанное едва ли не самым известным в России цыганом Алёшей Димитриевичем. Не знаю он ли автор стихов, может и не он а какой-нибудь поэт первой волны, но то что песня аутентична – в этом сомнений мало. Цит. Алексея Вереина: «...текст “Танго...” имеет очевидно фольклорное происхождение. И вдруг в конце, ломая уже ставший привычным для уха стихотворный (и музыкальный тоже!) размер нескольких предыдущих четверостиший, неизвестно откуда возникают строки... Игоря Северянина: “Как хороши, как свежи были розы, моей страной мне брошенные в гроб.” Откуда, как это могло оказаться в репертуаре Димитриевича? Кто надоумил его заканчивать песню этими словами — или уже в таком виде она к нему попала? Теперь на эти вопросы вряд ли кто ответит.» Димитриевичи эмигрировали из России как раз в то буйное лихолетье и Алёша рос за границей. Маловероятно, что кто-то из советских поэтов написал текст этого танго и переслал его на Запад.
Он был очень обаятельным человеком и удивительным артистом. Парадоксально, при своем хриплом, прокуренном голосе и шепелявости Алёша был великолепным исполнителем, именно про это говорят «Божий дар». Поэтому попытки спеть его песни заведомо обречены на провал, тот же случай то и с Высоцким. В конце 1990-х в России стараниями певцов Гарика Сукачева и Александра Ф. Скляра пошла мода на Димитриевича, но попытка повторить его интонации и фирменный Алёшин «драйв» провалилась – в сравнении с оригиналом копия не выдерживает никакой критики.
В этой песне есть несколько очень интересных моментов, связанных с текстом. Долгое время я не мог понять почему во втором куплете Алёша поет «быть может быть на лестнице голландской»? При чем тут Голландия, уж кажется где-где, но там с русскими эмигрантами было совсем не густо, не Париж, чай и не Харбин. Обнаруженный в интернете текст «Эмигрантского танго» «порадовал» все той же лестницей в стране тюльпанов. Загадка, короче. Но неожиданно всё встало на свои места. Алёша поёт не про голландскую лестницу, а про другую, к Нидерландам отношения не имеющую. Лестница – Галатская. Галата – это район Стамбула, где кучковались русские эмигранты, ушедшие из Крыма в 1920. Галатская лестница, напоминающая немного Потёмкинскую, хотя и не таких масштабов – это была большая барахолка, где стояли русские эмигранты и продавали всякое барахло, надеясь выручить хоть что-то, ну а женщины...женщины продавали себя. Из воспоминаний А.Вертинского: «В Галате можно было. посмотреть пляски дервишей, которые кружились в длинных одеждах с босыми ногами в священном танце. Кружились до тех пор, пока в судорогах не падали на землю. Раз в году, в большой праздник байрам, мы ходили в Галату смотреть дешевую иллюминацию и бродили по базарам без цели, покупая всякую дрянь.» Стоит только Галатской лестнице встать на место как тут же всё проясняется. Ещё один аргумент в пользу древнего происхождения этой песни – эмигранты первой волны с ходу понимали о чём речь, а вот те кто уехали из СССР в 70-х про Галату не имели ни малейшего понятия, отсюда видимо и возникла «голландская лестница».
Второй момент – это последний куплет: «Сердце истомилось, истаскалось. Душа в Россию ищет троп... (Тургенина) Как хороши, как свежи б были б розы, моей страной мне брошенные в гроб.» Последние две строчки – это, понятно, Игорь Северянин. И вторая строка куплета – тоже оттуда же, хотя и чуть переделана. Но вот что он произносит после слова «троп». Я долго вслушивался, в итоге, родилась у меня одна версия, не знаю, насколько она верна, но другого объяснения я пока найти не могу. Как и любой большой артист Димитриевич очень тщательно относился к своему репертуару. При всей любви к импровизации он тщательно работал над песнями и трудно предположить чтобы в песню затесалось что-то лишнее и чужеродное – для такого артиста это было бы неуважением к себе. Как мне кажется, Алёша имеет в виду Тургенева, его стихотворение в прозе «Как хороши, как свежи были розы», только произносит его со своей фирменной шепелявостью как «Тургенина». Может он путает его с Северянином, может и нет. Но иного объяснения я подобрать не смог.

Замело тебя снегом, Россия
Автор: Ф.И.Чернов

Замело тебя снегом, Россия,
Запуржило седою пургой.
И печальные ветры степные
Панихиду поют над тобой.

Ни пути, ни следа по равнинам,
По равнинам безбрежных снегов.
Не добраться к родимым святыням,
Не услышать родных голосов.

Замело, замело, схоронило...
Все святое, родное - у врага,
Ты слепая, жестокая сила,
И, как смерть, неживые снега,
Ты слепая, жестокая сила,
И, как смерть, неживые снега.

Комментарий: Одна из самых любимых песен русских эмигрантов, особенно в исполнении Надежды Плевицкой. Единственное, что удалось найти – текст Ф.И. Чернова (?), относится приблизительно к середине – второй половине XIX века. Если кто порадует большей информацией – скажу спасибо. :-))

Осенние журавли
Автор: Алексей Жемчужников
  
Сквозь вечерний туман мне под небом стемневшим
Слышен крик журавлей всё ясней и ясней...
Сердце к ним понеслось, издалёка летевшим,
Из холодной страны, с обнаженных степей.
Вот уж близко летят и все громче рыдая,
Словно скорбную весть мне они принесли...
Из какого же вы неприветного края
Прилетели сюда на ночлег, журавли?..

Я ту знаю страну, где уж солнце без силы,
Где уж савана ждет, холодея, земля
И где в голых лесах воет ветер унылый,-
То родимый мой край, то отчизна моя.
Сумрак, бедность, тоска, непогода и слякоть,
Вид угрюмый людей, вид печальный земли...
О, как больно душе, как мне хочется плакать!
Перестаньте рыдать надо мной, журавли!..
28 октября 1871, Югенгейм, близ Рейна

Комментарий: На резонный вопрос – а это стихотворение каким боком сюда залезло – отвечу: как раз эту песню любили офицеры из образованных, а уж эмигранты слушать её спокойно и вовсе не могли.

Быстро-быстро донельзя 
(Поезд вихрем зеленым улетит на восток...)
Автор не установлен

1. Быстро-быстро, донельзя,
Дни пройдут, как часы,
Дни пройдут, как часы,
Лягут синие рельсы 
От Москвы до Шуньсы,
От Москвы до Шуньсы,
И мелькнет над перроном 
Белокрылый платок,
Поезд вихрем зеленым, 
Поезд вихрем зеленым
Унесет на восток.

2. Застучат переклички 
Паровозных встреч,
Паровозных встреч.
Прозвучит непривычно 
Иностранная речь.
И в вагоне один я 
Передумаю вновь:
За кордоном Россия, 
За кордоном Россия,
За кордоном любовь.  

3. Будут рельсы двоиться,
Много суток подряд, 
Много суток подряд.
Меж восторгов границы
До уклонов утрат
Закружит, затоскует 
Колесо на весу.
Твой платок с поцелуем, 
Твой платок с поцелуем 
Я с собой унесу.

(Вариант:
Будут рельсы двоиться, 
Убегая вперед,
Убегая вперед,
До китайской границы 
От Покровских ворот,
От московских ворот.
Запоет, затоскует 
Колесо колесу
Образ твой с поцелуем 
Я с собой унесу,
Я с собой унесу.)

4. Посрывали все канты,
Не нужны ордена,
Не нужны ордена.
Мы теперь эмигранты – 
Ждёт чужая страна.
И один на чужбине
Передумаю вновь:
За кордоном Россия, 
За кордоном Россия,
За кордоном любовь.  

5. Быстро-быстро, как песня,
Дни пойдут, как часы,
Дни пойдут, как часы.
Лягут синие рельсы
От Янцзы до Москвы.
Ты придешь меня встретить
На Казанский вокзал.
Улыбнутся сквозь слезы,
Улыбнутся сквозь слезы
Голубые глаза.

Вариант приведённый на www.bards.ru

Прощальная дальневосточная
По стихам Веры Инбер (1923)
Музыка Михаила Анчарова

Быстро-быстро донельзя
Дни пройдут, как один.
Лягут синие рельсы
От Москвы на Чунцин.
И взмахнет над перроном
Белокрылый платок,
Поезд в ветре соленом
Уплывет на восток.

Закричат переклички
Паровозных встреч.
Зазвучит непревычно
Иностранная речь.
Заворчит, заворкует
Колесо на весу...
Лепесток поцелуя
Я с собой увезу.

Будет сердце двоиться:
Много вздохов подряд
Меж восторгов границы
И уклоном утрат.
И границу в ночи я
Перечувствую вновь,
За которой Россия,
За которой любовь...

Комментарий: Вот тут я, признаться, пребываю в некоторой растерянности. Никаких точных сведений относительно того когда была написана эта песня я не нашел. C одной стороны вроде бы автор – Вера Инбер. С другой – авторство приписывается Михаилу Анчарову и почему-то Юрию Визбору, наконец песня просто и безыскусно считается «народной». Я, однако, не встречал горячих защитников той версии что это есть аутентичная белогвардейско-эмигрантская песня. Хотя, кто знает, может таковые найдутся... Если есть источники и факты – всегда пожалуйста.
Текст № 1 приведён по исполнению Агафонова (куплеты №№ 1,2,3,4). Куплет № 5 он не пел. Происхождение его мне неизвестно. Также на пластинке указан в качестве автора Михаил Анчаров.

Когда мы в Россию вернемся
Автор: Георгий Адамович

Когда мы в Россию вернемся… о, Гамлет восточный, когда?
Пешком, по размытым дорогам, в стоградусные холода,
Без всяких коней и триумфов, без всяких там кликов, пешком,
Но только наверное знать бы, что вовремя мы добредем…

Больница. Когда мы в Россию… колышется счастье в бреду,
Как будто "Коль славен" играют в каком-то приморском саду, 
Как будто сквозь белые стены, в морозной предутренней мгле
Колышутся тонкие свечи в морозном и спящем Кремле.

Когда мы… Довольно, довольно. Он болен, измучен и наг. 
Над нами трехцветными позором полощется нищенский флаг
И слишком здесь пахнет эфиром, и душно, и слишком тепло.
Когда мы в Россию вернемся… но снегом ее замело.

Пора собираться. Светает. Пора бы и двигаться в путь.
Две медных монеты на веки. Скрещенные руки на грудь. 

Комментарий: Одно из сильнейших эмигрантских стихотворений. Подробнее об идее возвращения - отрывок из статьи Леонида Костюкова.

«Дружба Народов» 2002, №2
Леонид Костюков

Реэмиграция

Когда мы в Россию вернемся... о, Гамлет восточный, когда? —
Пешком, по размытым дорогам, в стоградусные холода,
Без всяких коней и триумфов, без всяких там кликов, пешком,
Но только наверное знать бы, что вовремя мы добредем...

Георгий Адамович – эмигрировал во Францию в 1923 году, был в рядах Сопротивления, застал полеты в космос, начало и конец хрущевской оттепели, умер на чужбине в 1972 году в возрасте 80 лет.
Простая филологическая честность заставляет нас перед тем, как исследовать понятие реэмиграции, заняться собственно эмиграцией, вникнуть в смысл этого слова, такого важного для русской культуры ХХ века. Давайте согласимся, что это не просто смена места или страны обитания. Внутренний трагизм эмиграции связан с невозможностью вернуться — и немногие державы в мировой истории обеспечивали изгнанникам эту невозможность с той же яростью, что Советский Союз. До России ХХ века только, пожалуй, Данте был эмигрантом в русском значении слова, но это не связано с особенной хищностью Флоренции. Данте, как известно, носил в собственной душе ад — и хотел вернуться, и сам себе это воспретил. Параллельно русскому опыту судьбу Данте повторил неистовый Джойс в отношении столь же неистовой Ирландии.
Для русских эмигрантов третьей волны решение оставить родину было хоть и очень болезненным и необратимым, но все же добровольным актом. Для эмигрантов второй волны, оказавшихся на чужбине в результате чудовищных мероприятий Второй мировой, таким же осознанным выбором было невозвращение на родину. Но к эмигрантам первой волны категория свободного выбора может быть отнесена разве что в ироническом плане.
Не в том даже дело, что их штыками и шашками выбили из Крыма, выдавили через дальневосточную границу, лишили прав и имущества, само физическое существование поставили под угрозу. Все бы ничего, все можно было бы отдать за дым отечества. Да только отечество уже было не то, да и дым пах иначе. Не тот это город и полночь не та...
Самое точное, что я читал в СССР о русской эмиграции, — “Последний человек из Атлантиды”. Как бы фантастический роман. Оставившие родину не по доброй воле, собравшиеся кое-как в Париже, Константинополе, Харбине, Берлине, русские дворяне, офицеры, профессора, художники думали о возвращении. Десять, двадцать лет они избегали ассимиляции, сидели буквально на чемоданах, ждали, когда рассеется большевистское наваждение. И очень медленно начали осознавать, что оно не рассеется само собой, потому что так не бывает. И что нет никакого рыцаря, который явится неизвестно откуда, убьет дракона и освободит царевну. А если сказать точнее и печальнее, они и есть те рыцари, но постаревшие и не готовые к реваншу. Это прозрение в духе притч ХХ века — Кафки или Борхеса.
Мысль о возвращении стала наваждением, кошмаром. Если вы вспомните, евреи во главе с Моисеем блуждали по пустыне сорок лет — тех ветхозаветных лет, которых Мафусаил прожил более девятисот. Но в изгнании прошло и сорок, и пятьдесят лет, а просвета все не было.»

Романс 20-го года
Автор: Валерий Зайцев

Скажите, поручик, зачем вам Россия?
Скажите, зачем офицерская честь?
Сорвите навеки погоны златые
И выбросьте в море России последнюю весть.

Багровая дымка на западе тает.
И берег родной нам уже не видать.
Скажите, поручик, куда уплывает
Российской империи гордая знать?

Поверьте, поручик, я смысла не вижу.
Я просто не знаю, как мне поступить.
Кому я там нужен, в далеком Париже?
Не лучше ли сразу висок прострелить?

Я знаю, поручик, мы с вами солдаты.
Политика нам совсем не нужна.
Но только, поручик, былые парады
Нам в Царском Селе не вернуть никогда.

Андреевский флаг на флагштоке играет,
Но скрылась Россия давно за кормой...
Зачем же, поручик, корабль уплывает,
И все невозможней вернуться домой?

Ведь нам не заменят Парижа бульвары
И сумрак туманных лондонских ночей
Родные до боли Арбата кварталы
И запах щемящий родимых полей.

Так бросьте ж мечтать вы о новом свиданьи,
А выпьемте лучше погорше вина.
И с нашей Россией зальемте прощание:
Ведь мы эмигранты уже навсегда...

И все же, поручик...
Что мы без России?..
27 июня 1988

Поручик
Автор: Михаил Кочетков

Нас связала, увы, не любовь,
А нелепый нечаянный случай
Нас привел в этот рай горемык,
В этот странный, нелепый приют.

Где царят лишь досада и боль,
И всю ночь одноногий поручик
Заунывно поет и поет
Про безногую долю свою.

Эх, махнуть бы грамм тысячу водки,
Да забыв про безногую жизнь,
На Ордынке гусарской походкой
Девкам-дурам башку закружить.

Только ноги свое относили,
Только ноги далече теперь,
Злая мачеха - тетка Россия
Перед носом захлопнула дверь.

И осталось нам с вами одно -
Эти песни и это вино.

Так давайте же плюнем на все,
Ведь судьба - это злая девчонка,
Нас ломает и мучает зло,
Как игрушку в руках теребя.

И пускай заунывно поет
Одноногий поручик о чем-то,
И пусть это плохое вино
Нас научит любить не любя.

Ах, Россия - чужая страна,
Как сложилось все  глупо и пошло,
Разбросала нас злая судьба
По далеким чужим берегам.

И теперь, даже плюнув на честь,
Заложив ваши кольца и брошки,
Нам уже никогда, никогда,
Никогда не вернуться назад.

Что осталось нам с вами теперь -
Эти глупые песенки петь.

Эх, махнуть бы грамм тысячу водки,
Да забыв про безногую жизнь,
На Ордынке гусарской походкой
Девкам-дурам башку закружить.

Только ноги свое относили,
Только ноги далече теперь,
Злая мачеха - тетка Россия
Перед носом захлопнула дверь.

Комментарий: Михаил Николаевич Кочетков родился 6 мая 1961 года в Москве. Окончил Московский государственный университет им. М. В. Ломоносова в 1984 году. Актер. Участник творческого объединения "Первый круг". Песни пишет с 1979 года на свои стихи. С декабря 1995 года на коммерческом телеканале "Телеэкспо" вел в прямом эфире песенную передачу с участием бардов "Гнездо глухаря", где по утрам в выходные дни можно услышать песни по заявкам зрителей. Организатор и ведущий телепередачи об авторской песне "Домашний концерт". Вышла аудиокассета.

Осень 1920 года
Автор: Георгий Дубенецкий

На песке следы копыт смывает
Тает берег за косым дождем
Резкий ветер пену с волн срывает,
Рвет шинель, побитую огнем.

Клочья дыма над свинцовым морем,
Мы одни на много верст окрест
Разметало нас вселенским горем,
Мы не там, не здесь, где мы - Бог весть...

Опустели храмы вековые,
Нам остался только мачты крест
Можно снять погоны золотые,
Но куда, скажите, спрятать честь?

Отчего ж мы не нужны России,
Если так нужна Россия нам...
Оставляем гнезда родовые
На разор неумным холуям...

Сто шагов здесь от кормы до носа -
Все, что нам отмеряно судьбой
И вопрос, саднящий, как заноза:
"Разве можно жить в дали такой?"

Вот и все. А позади - пожары,
Полстраны пылает, все в дыму...
Впереди - турецкие базары,
Только нас все тянет на корму...

Комментарий: Дубенецкий Георгий, известен также как Жора, уже более 46 лет, из них на лыжах немного - чуть более 20, окончил две школы по подготовке инструкторов, инструктор с 1989 года. Работал инструктором на альпбазе Адыл-Су (Приэльбрусье). Когда-то давно - альпинизм, горный туризм, водный туризм, беговые лыжи, клубы самодеятельной песни "Лефортово" и "Разгуляй", учеба в Московском Институте Связи, работа в одном из НИИ. Жена и дочери тоже катаются на лыжах. Выпущены два CD - "Картинки с натуры" и "Полет по краю неба".

Не под этот ли звон колокольный...
Автор: Валерий Боков

Не под этот ли звон колокольный
Нас дорога случайно свела?
В заснеженной степи мчатся кони,
 До крови закусив удила. 

Меня красят златые погоны,
Глаз румянит январский мороз.
Мы сжимаем друг другу ладони    
И о чем-то смеемся до слез.

Скоро тройка летит огневая,
Санный след нам вдогонку спешит
И ямщик что-то там напевает     
Про загадочность русской души.

Под прекраснейшую из мелодий
Я в глаза вам гляжу, не дыша.
Вы свободны, мой друг? - Я свободен.
Боже правый, как жизнь хороша!

Мирно вьется поземка седая,
Нет ни бед, ни войны, ни чумы.
Что Россию и нас ожидает – 
Совершенно не ведаем мы.

Но о счастье молить мало прока,
Предначертан судеб поворот,
Хоть далеко еще, так далеко     
Этот страшный семнадцатый год!

Повлечет нас по дальним пределам,
Вас чужая приимет земля.
Сгину я офицериком белым        
Вот в таких же, как эти, поля.

Но пока только звон колокольный
И земля, как невеста, светла.
В заснеженной степи мчатся кони,
До крови закусив удила.

Комментарий: Валерий Дмитриевич Боков родился 20 апреля 1947 года в Феодосии, живет в Казани. Окончил факультет летательных аппаратов Казанского авиационного института им. А.Н.Туполева (1972). Инженер-механик. Работал в аэропорту в Сочи, завгруппой во Всесоюзном НИИ медицинских инструментов в Казани, в Казанском научно-учебном центре "Алгорим" начальником сектора. Песни пишет с 1964 года на свои стихи и на стихи М. Борисовой, Л. Дымовой, Н. Панченко. Лауреат фестивалей в Смоленске, Рязани, Грушинского. Член жюри многих фестивалей. Участник и руководитель многих пеших, горных и водных походов по Южному Уралу, Алтаю, Западному и Центральному Кавказу, Фанским горам. В 1996 году вышла книга песен, в 1997 - лазерный диск.

Белый романс
Брязгин Аркадий

Нам гулять на свободе последние дни.
Сквозняки продувают аллеи.
Ах, мадам, ах, мадам, как же вы холодны.
Даже нашей зимы холоднее.

Вы единственной были на царственный трон,
я служил бы от Вас недалече.
Но труба до зари соберет эскадрон,
Лекаря наши раны долечат.

Чтобы Вам в это утро покойней спалось,
вы тяжёлую сдвиньте портьеру.
Мне погибнуть, мадам, от любви не пришлось,
Нам придётся погибнуть за веру.

Кто заменит меня Вам на долгие дни,
видит Бог, я понять не умею.
Ах, мадам, ах, мадам, как же Вы холодны!
Как зима... и ещё холоднее.

Комментарий: Брязгин Аркадий Султанович родился в 1942 году. Живет в Москве. В прошлом - кандидат технических наук, ныне - человек без определенных занятий. Хобби: любитель-спортсмен, чемпион России 1997 г. в полиатлоне (бывшее многоборье комплекса ГТО). Автор четырёх книг стихов. Все песни, если музыка в них содержит более трёх аккордов, написана сыном - Александром Брязгиным.

Эскадрон
Автор:Анатолий Головков

Только беды стороной минули, эскадрон пробился,
А вчера свистели пули, да большак пылился.
Что-то кони наши притомились, сбившись у ограды,
Многих мы не схоронили, выйдя из засады.

Значит выпала судьба такая, чёрная икона,
Ой, ты сабля золотая, дай дожить до Дона,
Там, где ветры по степи гуляют, по тропинкам узким,
И, быть может не стреляют русские по русским.

Перепутались пути-дороги, узелком связались,
Нас теперь не так уж много, мы не потерялись.
Командир метет дворы на Пресне, комиссар в могиле,
Позабыли наши песни, новые сложили.

Комментарий: Песня из современных.

Тихий Дон
Автор не установлен 
  
Поседлаем лошадок,
Перескочим ограды
Да галопом до пристани.
Чтобы не было грустно,
Порубаем в капусту
Всех врагов с коммунистами.

Степка справа, я слева,
Перепортим их девок,
Сучье семя повыведем.
За родную Рассею
Как гусей их рассеем.
Тяжела будет исповедь.

В душу мать их Советы.
Из "винтов" по декретам
Мы ударим со Степкою.
Комиссарского тела
Мать моя захотела
Из десятка неробкого.

Разрубаем собаку
До седла, до просагу,
Голытьбу всяку прочую
За станицы родные,
За луга заливные
Да за царскую вотчину.

Комментарий: Неизвестность. Беглый текстуальный анализ позволяет предположить что это всё же новодел. Стихотворение всё же больше казацкое, анархистское нежели белое. Но - против красных. Нехай лежить.

Нахмурилось синее море...
Автор: Н.А.Келин 
  
Нахмурилось синее море,
Насупилась страшная высь,
С мятежными бурями споря,
Валы набегают на мыс.
Качают тяжелые волны
В изгнанье бегущую Русь...
На Север, тревогою полный,
Едва ли когда я вернусь.
Вдали ни любви, ни привета-
Навстречу лихая судьба.
Пойдет по широкому свету,
Как встарь, бедовать голытьба.
Раскинет шатры на задворках
Холодных, чужих городов
И будет упорно и зорко
Следить за врагом из углов.
В смердящих потемках подвалов
Прольет свою терпкую грусть
И вспомнит, как скупо и мало
Она берегла свою Русь

Пока я жив, я буду мучить память...
Автор: Н.А.Келин
  
Пока я жив, я буду мучить память
Воспоминанием, о дальних хуторах,
Не уроню мое святое знамя,
Не опущу трехцветный русский флаг

Всю боль души в стихи мои влагая,
Я ими Родине покинутой молюсь...
Ведь, Боже мой, светлее радуг мая
Во мне живет святое слово - Русь

Я за нее согласен унижаться,
Прощать врагов и проклинать друзей
Не побоюсь в Европе русским зваться
И не продам простор родных полей.

Но память слабая уже теряет силы
Тускнеет зеркало души моей сильней
Бегут года, а край Отчизны милой
Несется в темь, как стая лебедей- 

Комментарий: Вот тут как раз предположение что это - оригинальные творения. Я не знаю кто такой Келин, но полагаю что из первой волны. Хотя могу и ошибаться. Спорно.

В хрипеньи сабельных атак...
Автор не установлен 

В хрипеньи сабельных  атак, 
Круша лихого супостата,
Казак про то , что он -  казак, 
Веками помнил зло и свято.
А синий Дон все тёк да тёк,
И тёк над ним полынный запах.
И возвращались на восток
Не все кто уходил на запад.
Но возрождалась сила вновь,
И не скудела степь клинками:
Дон на коней сажал сынов
И нарекал их казаками...

Комментарий: Казачья, причем очень похоже что из новых. Но уж оставим, так и быть.

НА СМЕРТЬ АДМИРАЛА КОЛЧАКА
Автор: Олег Столяров
 
Слухи ползли упорно 
Не верилось им никак, 
Будто прокаркал ворон:
"Погиб адмирал Колчак!"

Знает лишь вольный ветер
Что захоронен нигде
Молившийся перед этим
Своей заветной звезде-

 Как в минуту расстрела
Был он спокоен и тверд:
А вечность в глаза смотрела,
Построив звездный эскорт

Комментарий: Вещь современная ибо Олег Столяров, пардон за тавтологию - наш современник. Ниже приведено еще одно его стихотворение.

Ледяной поход
Автор: Олег Столяров

ПРОЛОГ

Когда-нибудь скажет спасибо, спасибо, спасибо,
Когда-нибудь скажет Россия, а может быть  нет-
За то, что ворочали глыбы, духовные глыбы,
Но мы не такое смогли бы, как некогда Пересвет

Когда-нибудь нас в ранг героев, героев, героев ,
Когда-нибудь, может, надеюсь, произведут-
И праздник пышный устроив, великий устроив 
Без запинок и сбоев оценят скорбный наш труд

Но только, к несчастью, посмертно, посмертно,посмертно
Получим мы лавры эти  когда ни к чему блеск наград-
И прошлого все киноленты, правдивые ленты,
Нам подарив бессмертье  из мертвых не воскресят-

Но мы продолжаем служенье, служенье, служенье 
Великому Делу служенье  смиренно несем свой крест,
Нам Бог простит прегрешенья, все прегрешенья
Но жить в постоянных скитаньях, без Родины  надоест-

Хоть мы сохранили погоны, погоны, погоны,
Свои боевые награды хоть мы сберегли 
Влечет нас к себе Россия неутоленно,
Тоскуем неутоленно о ней  от нее вдали-

I.

О прошлом, господин полковник,
Жалеть не надо  жизнь прошла-
Всего, по счастью, не упомнить 
Так вспомним жаркие дела!

LВенец Терновый¦ свой наденьте 
Немой свидетель тех побед,
Которым для трубы и флейты
Достойных маршей ныне нет.

Грустить о будущем не стоит,
Что впереди  то впереди-
Но, если снится поле боя,
То сердце екает в груди-

Еще отпущено немало,
И это предстоит пройти-
Так поднимите же забрало,
Врагов сметая на пути!

Ничто не заставит забыть
Страну, где когда-то рожден-
Хоть сто морей переплыть 
Она возвратится в твой сон-

Ты вновь будешь прошлое звать
И вновь вспоминать о том,
Что в жизни пришлось испытать,
И думать про свой ветхий дом-

II.

Речь Корнилова

На Россию отныне
Мне смотреть все больней-
Погубила святыни
Диктатура свиней.

Господа офицеры,
Пробил час  Судный Час!
И сегодня к барьеру
Русь поставила нас!

Выйдем мы за Россию
В правоверный поход!
Поведут Все Святые
Нашу Совесть вперед!

Мы  солдаты Христовы,
Мы  России сыны-
К битве сердце готово 
Спасе, нас сохрани!

Хоть искус на искусе 
Нас с пути не свернуть!
Не сдаваться, не трусить 
Продолжать Крестный Путь!

Большевистская гидра
Православным грозит 
Жало красное вырвем
У забывшей про стыд!

Истребить паразитов 
Наша главная цель!
Если честь не убита 
Заряжай! Четче цель!

Пли! По хамам и гуннам!
По предателям  пли!
В рожи наглые плюнем
Недостойных петли!

Кто посмел свою руку
На Россию поднять
И на АДСКУЮ МУКУ
Равнодушно послать?

За злодейство придется
Отвечать им сполна 
Выпьют пусть за уродство
Чашу Мести до дна!

Знайте, Божьи солдаты,
Души ваши чисты
И возмездие свято
У последней черты!

Я учит вас не стану,
Как сражаться с врагом, 
Это было бы странно, 
Победим иль умрем!

Хоть беснуется нечисть, 
Господа, с нами Бог!
Дьявол Русь искалечил,
Уничтожить  не смог!

ПИСЬМО ДОБРОВОЛЬЦА

Не рыдай мене, мати! 
Крест у каждого есть-
И его целовати 
Величайшая честь!

Государю навеки
Присягали мы все-
Вспять повернуты реки,
Кровь горит на росе-

Сквозь гражданскую бойню
Этот Крест пронести
Должен каждый достойно-
Ты пойми и прости!

На бесчинства плебеев
Равнодушно смотреть,
Извини, не сумеем:
Лучше  честная смерть!

Мы готовы к походу,
Восемнадцатый год!
В бой за Русь и свободу,
Добровольцы  вперед!

Нам назад нет дороги 
Все мосты сожжены-
Плачет Спас ясноокий
О крушеньи страны-

Только рано сдаваться 
Битва ждет впереди!
Повоюем мы, братцы!
Боже, вознагради!

Подними православных
На великую сечь!
Слышен плач Ярославны 
В битву всех не увлечь!

Что ж, предатели будут,
Будет кровь, будет ложь-
Но надежду на чудо
Никогда не убьешь!

И сыграет сегодня
Выступленье трубач,
И во имя Господне
Мы коней пустим вскачь!

И пойдут эскадроны,
И пехота, пыля, 
Чтобы вновь исцеленной
Стала наша земля!

И поймут наши мамы 
Каждой низкий поклон 
Что, бесспорно, не зря мы
Собирались на Дон!

Не стерпеть окаянства,
Сердца не обмануть-
С Богом, Первый Кубанский 
Наш единственный путь!